же знаешь, Вера, – он набросил на крючок мохеровый шарф, – «наши люди на машине в булочную не ездят».
– «На такси», – поправила Вера. Она слушала рассеянно, словно его приход прервал какую-то мысль, и она боялась ее забыть.
– Что с тобой? – ему было плохо. Она накопила против него столько женских обид, столько недобрых, хорошо подобранных слов, что ему было нечем ответить.
– За что? За что нам такое? – она скорбно посмотрела на его помятое в драке лицо. – Опять одни напасти…
– А на Россию? – он сбросил тяжёлые на шнуровке десантные бутсы со следами размазанной крови.
– Господи…чем-то всё-таки мы прогневали тебя. Какой-то на нас всех грех и проклятье! – Она быстро отнесла замывать, чистить его надорванное пальто. Вернулась. – Грех и проклятье…Да, дав, на мне, на тебе. За это нас Господь и карает!
– Надоело, смени пластинку. И оставь меня в покое. – У него не было ответных слов и ответных обид, а только непрерывная боль. Он сжал глаза, стремясь не пустить эту боль на дно глазных яблок, где ещё мерцало отражение ненавистного вражеского табло «Кока-Колы».
Умывшись, он прошёл в свой кабинет. Вера тенью вошла следом. Внезапное раздражение и желчное отрицание на слова жены накрыли его с головой. Будто в мышцах сжались волокна, он передёрнул плечами, пропуская сквозь себя большой заряд электричества.
– Я же просил тебя! – не поворачивая головы, вспылил он.
– Не гони меня! Я этого не заслужила.
– Иай! Нет никакого греха! Шакалы-стервятники! Предатели разорили страну! Открыли ночью ворота и впустили врагов! Рэзать-стрэлять их надо, сволочей. Для этого ещё и живу. Сам, своими р-руками!.. Как в 42-ом в Сталинграде! Клянусь Небом, Огнём клянусь!.. Буду стрелять, как фашистских собак!
– Тише! Тише, Михаил! Дети уже уложены спать! Ты что! – ужаснулась Вера, кладя ему руку на лоб, закрывая ладонью брызнувший из-под сведённых бровей фиолетовый пучок ненависти. – Хватит крови! От крови другая кровь, а от той третья… И так конца края не будет! Надо очнуться, понять свой грех и покаяться. Тогда, быть может, Господь нас простит и на Россию снизойдёт благодать. Так церковь говорит наша…и я верю, Миша. – Она осенила себя мелким крестом.
А в нём опять слепая волна бешенства, отчуждение от неё. От её бабьего лепета, от облегчённых ответов на жуткие, не имеющие ответов вопросы, среди которых погиб великий Советский Союз, сокрушён континент…. Убиты тысячи несчастных людей и многие тысячи, миллионы будут убиты, – если погибнет ещё и Россия. Не-ет! Он, генерал-полковник Танкаев, без солдат, без командиров, без армии, без танков и ракет, сам отыщет ответ, возьмётся исправлять страшную ошибку истории, – вновь поклялся он сам себе.
– И всё-таки, что случилось с тобой? Куда ты опять влип? Господи, Господи…Боюсь за тебя, за нас, Миша. Не хотела говорить, но скажу. Меня тоже мучит один и тот же сон…Прилип пиявкой к сердцу, давит и давит…Сон о тебе…и тоже, как то ужасно. Куда-то бежишь,
