а. Бруно накинул пропитанный маслом плащ на голову и спину, сидящей на облучке матери.
За несколько минут сухой и наезженный тракт превратился в широкий и мелкий ручей.
– Холиен, слышь, Холиен! А Грандмастер Воды может оторваться от мыслей о всемирном счастье и сотворить большой зонтик? – ехидно поинтересовалась Маттенгельд Хайгуринн, пихнув мокрой рукой зачитавшегося «Алхимией» Эскула.
Я поёжился. С дождём пришёл пронизывающий холодный ветер. Сидящие в фургоне постарались натянуть на себя даже старые шкуры, которыми укрывались по ночам. Мда. До города плестись будем ещё как минимум час-полтора. Дети точно простынут. Ману тратить всё равно придётся, хотя бы для излечения сопливых носов и больных голов. А вспомнив каким противным становится Гуггенхайм с разыгравшимся радикулитом… Уф. Нет. Я пробрался на место, рядом с мамашей Хейген и активировал Щит Воды малой интенсивности, подвесив его над фургоном и лошадьми. А чем коняшки хуже разумных?
Купол сдерживал как воду, так и холодный ветер. Но обмануть термодинамику не удалось. Холод продолжал пробирать до костей. Не хватало схлопотать пневмонию… Бессмертный Целитель, умерший от воспаления лёгких, – это уже какой-то фарс. Зато, кушайте, мастер Холиен, свою новообретённую реальность полной ложкой!
Спине неожиданно стало тепло, и кто-то горячо задышал в ухо.
– О, мастресс Золано, вы проснулись…
– Мастер Холиен, – Эскул услышал едва сдерживаемый зевок, – скоро ли Тогенбург?
– Скоро, мастресс Прима, скоро… – хриплый голос мамаши Хейген, успевшей раскурить свою любимую трубку, вмешался в нашу беседу.
Всё уже было тысячу раз обговорено и решено. Прима Обители Трёх Сестёр за эти дни отошла от ужаса, пережитого в Варрагоне. К монахине вернулось самообладание и даже какая-то аристократическая спесь. Она уже здорово надоела нашей компании своими нравоучениями и попытками помочь Хейген в готовке, а Гуггенхайму – в варке его эликсиров. И преуспела во всём этом настолько, что гоблин и гнома не могли дождаться великого часа расставания в Тогенбурге.
Из кибитки раздалось ворчание Гуггенхайма:
– Сколько раз говорить, Эскул. Не бросай ты так книги! Почитал – заверни в сухую тряпицу. Что за безответственность…
– Простите, учитель…
Интервалы между раскатами грома становились всё меньше. Мне показалось, что очередная вспышка ослепительной молнии закрыла небо от горизонта до горизонта. Мамаша Хейген высунула покрасневший нос из-под капюшона, изумлённо вытаращив глаза:
– Подгорнова борода! Это что за…
Небо над трактом, по которому ехала кибитка за несколько минут сменила цвет от лилового до золотисто-жёлтого. Сполохи молнии брызгами разбежались по небосводу, вспыхнула и медленно стала тускнеть гигантская золотая паутина. Щит Воды задрожал и распался, немедленно обдав мириадами холодных брызг пассажиров. Визг детей и ругательства Хейген потонули в рёве ураганного ветра.
Я поспешно попытался активировать Щит заново, отмечая краем глаза, что мана в Сфере Преобразования просела на добрую четверть. Ничего себе! Это что ж такое нас накрыло. Второпях новый Щит активировал с запасом. Да таким, что через него почти не стало видно пути. Он отрезал все звуки, а яркие сполохи светопреставления лишь тусклыми бликами играли на его поверхности, создавая причудливые радужные разводы.
– Ох, не знаю, Хейген… Первый раз такое вижу. Конец света какой-то…
– Вроде бы затихает? – вместе с любопытными рожицами близнецов, рыжей головёнкой Тоши и лохматой шевелюрой Бруно показался нос Гуггенхайма.
И действительно, пространство за мутным пузырём Щита просветлело. Я оглянулся на гоблина. Тот в недоумении пожал плечами, задумался и махнул мне ободряюще рукой. Щит Воды, повинуясь моей команде, растаял.
Вечерний небосвод был безукоризненно чист. Ни облачка, ни дымки, ни золотой паутины. Влажный воздух был почти не движим. Значительно потеплело. В раскисшей грязи тракта колёса кибитки и копыта лошадей создавали постоянную хлюпающую какофонию звуков.
Фургон замедлил ход. Обрадованная окончанию светопреставления, малышня спрыгивала на обочину дороги, с визгом и криками стала носиться в высокой влажной траве, обгоняя едва волочившихся лошадей.
– Тим! Том! А ну вернитесь! – мамаша Хейген стала править ближе к краю дороги, там потоки води уже поредели и грязь выглядела помельче, – вот сорванцы! До города всего ничего осталось…
– Да оставь ты их, Матильда. Засиделись пацанята… – проскрипел Гуггенхайм.
– Да? А стирать вечером их одёжку ты будешь, старый п… пройдоха? – Хейген делала вид, что сердится. Хотя продолжала умильно улыбаться, глядя на игры близнецов.
– Ой,
