в зубы, поэтому под конец я просто рычал «Нет!» и продолжал замыкаться в себе. Поэтому приговор, который эти благородные мне вынесли, воспринялся сознанием в неком отстранении. Подумаешь, сожгут… да хоть хороните заживо. Умирал же уже разок…
Согласен, после сделанного было бы глупо опускать руки, но… вот человек такая тварь, что ему нужно всё время побеждать: победа стимулирует его на новые победы. Не верьте всем тем коучерами на диване, которые рассуждают, мол, «Кто не падал – не поднимался…». Потому что они хоть раз, но поднимались. Им знакомо это ощущение победы и успеха.
А вот тот, кто ни разу и не нюхал его, сколько бы ни падал, будет только разочаровываться. Не сказать, чтобы моя жизнь была так плоха, но всё же я в ней разочаровался. И желание бороться у меня пропало тогда потому, что понял – не будет справедливого суда. Никто и никогда меня не собирался оправдывать. Да ещё и система прокинула с наградой… вот, 1 свободное очко. Куда я его дену, скажите мне?
В общем, на меня всегда нападало такое состояние, когда, в результате твоих действий, даже при всём старании, наступало полнейшее фиаско. Это как… не знаю… запоротый хардкор сейв 200+ часов геймплея (был прецедент), как отменённое продолжение любимого сериала… как начало филлеров в «Хлорке»… В общем, грусть, тоска и полное нежелание что-либо делать. Вот так я себя тогда чувствовал. Возможно, адреналин, который меня как-то гнал вперёд, в тот момент просто иссяк – я не знаю. Но, мне не хотелось уже ни-че-го.
– …и потому, волия Тельпомеша, суд постановил: подвергнуть сие отродье, осквернившее этот храм порядка, нанёсшее оскорбление слуге короля…
Да, вот это, я понимаю, «Вы имеете право хранить молчание. Всё, что вы скажите, будет использовано против вас».
– …сожжению на городской площади. И да свершится правосудие!..
…Знаете, «Сожжение на костре», только на бумаге выглядит поэтично и красиво. В реальности, это процесс довольно жуткий и пугающий: на твоих глазах высыхает кожа, горят волосы, плавится жир… запах, вонь, но главное – крики того, кого туда привязали.
Когда, спустя час меня привели к этому постаменту, и увидив, буквально воочию, своё будущее, меня, что говорится, пробрало. Я испугался.
Но больше всего я испугался даже не самого факта, что мне будет больно, страшно, горячо, нет. Я испугался глаз тех, кто пришёл туда. Холодный расчёт, предвкушение и ни капли сострадания. А скорее что-то привычное, обыденное, любопытное. Словно в предвкушении некого торжества глядели они – вот что я увидел там. Горожане; дети, взрослые, старики, мужчины, да кто угодно – все глядели на меня, как на жертвенного козлёночка, предназначенного для забоя. И они явно предвкушали зрелище. Развлечение.
И ещё, никогда не забуду тот жуткий ужас. Но, что я мог противопоставить? Последнюю волю? Как объявил потом наш пан Густав, мне за неё зачлись все выкрутасы, включая его личное оскорбление.
Я, правда, в тот момент был весьма не в себе, поэтому ответил ему
