как разные акторы использовали насилие для установления «порядка»49. Хотя эти ученые придерживаются разных точек зрения на то, в какой мере Москва осознавала размах кризиса, все они утверждают, что она стремилась использовать голод для полноценного включения казахов в государство, находящееся под властью партии50.
Настоящая книга, поддерживая этот вывод, вместе с тем представляет собой попытку пересмотреть подход и к самому голоду, и к этому периоду истории СССР в целом. Попытку понять, в какой именно форме ожидалось включение казахов в советскую жизнь, причем особое внимание уделяется советскому национальному строительству и советской модернизации51. Здесь отслеживаются трения между этими двумя проектами, нередко происходившие по мере того, как Москва пыталась превратить казахов в советскую нацию и направить республику в советский модерн, и изучаются результаты этих двух проектов – бескрайние людские страдания и тотальный экономический коллапс республики, но вместе с тем и создание казахской национальной идентичности. Помимо этого, бедствие рассматривается в контексте более длительной истории сельскохозяйственной трансформации Степи, с затрагиванием вопросов экологической истории, никогда прежде не удостаивавшихся внимания историков казахского голода. В то время как прежние работы западных историков по данной теме опирались только на русскоязычные источники, в настоящем исследовании используются источники как на русском, так и на казахском языке, что способствует более глубокому пониманию тяжелых последствий голода для казахского общества.
Тема казахского голода, так долго не привлекавшая внимания, на самом деле представляет собой идеальный оптический прибор, показывающий преобразования сталинской эпохи. Настоящая работа, обращаясь к незападному региону СССР, проливает новый свет на вопросы советской модернизации52.
В Казахстане советский модернизационный проект разительно отличался от такового в западных регионах СССР уже самим своим размахом: ставилась цель превратить в рабочих не просто крестьян, но кочевников, что означало куда более масштабный скачок по марксистско-ленинской исторической шкале. Первая мировая война сыграла решающую роль в преобразовании Европейской России, сделав вопросы политики актуальными для миллионов русских крестьян, служивших в армии, и заложив основу для наступления эпохи массовой политики. Однако в Казахской степи воздействие этого конфликта оказалось совершенно иным: подобно другим жителям Средней Азии, находившимся под властью Российской империи, казахи на протяжении большей части войны не призывались на боевую службу, а сама Степь лежала далеко от фронтовых линий53. Задачи Москвы усложняло и то, что казахская культура была в первую очередь устной, а не письменной. Уровень неграмотности в казахских аулах или кочевых лагерях превышал 90%54. Республика была
Пьянчола называет этот процесс «этатизацией», которую определяет как «включение казахов в государство, управляемое из Москвы» (
Сравните мой взгляд с подходом Роберта Киндлера, утверждающего, что ученые, которые фокусируют свое внимание на советской политике национальностей, занимаются «ориентализацией» Средней Азии, искусственно выделяя ее из общего советского мира. По мнению Киндлера, национальное строительство никогда не играло более важной роли, чем построение социализма. См.:
Литература о советской модернизации была в основном посвящена западной части Советского Союза и игнорировала восточную. Исключением из этого правила является книга Слёзкина:
О роли Первой мировой войны в политизации русского крестьянства см.:
Согласно статистическим данным партии, в 1920-е годы 93% казахов и 98% казашек были неграмотны. См.: Архив Президента Республики Казахстан [далее – АПРК]. Ф. 141. Оп. 1. Д. 1643. Л. 104 [Стенографический отчет заседания бюро крайкома ВКП(б)].
