укрепила нервы, и я отважно ринулся в вычитывание бушующего моря чужих страстей, одолевающих и мою душу, и уносящих её в стремнину под названием «сладостное безумие».
Это были и мои мысли, и мои чувства:
«Как описать красоту?
Это не дано знать ни писателям, ни поэтам. Художники, скульпторы и композиторы несколько ближе, чем писатели и поэты к описанию красоты, но и самым гениальным из них не удаётся передать того, что представляет собою не внешний облик, а его непостижимое умом Великое Волшебство. Именно Оно пленяет сердце, опьяняет разум, привязывает душу к тому образу, который является лишь источником Великого Волшебства.
Что толку в описании источника? Ну, опишите всеми средствами искусств, например, волшебную палочку. Разве это даст представление об очаровании волшебства, которое таится в ней под её наружной оболочкой?
Как мне описать ту женщину, в которую я влюблён?
С чего началось моё чувство к ней, для которого нет подходящих слов?
С первого взгляда на неё я был поражён не столько красотой её облика, сколько его необычностью. Шло время. Я путался в своих мыслях, безуспешно пытаясь разгадать непостижимую тайну её Великого Волшебства. Я с удивлением замечал, что этого её Великого Волшебства никто не видит, кроме меня одного. Даже сама эта женщина не понимает собственной красоты. Её смущают мои порывы, которые иногда мне не удаётся скрывать.
– Я никогда не видел таких красивых рук,.. – вырвалось у меня, когда она покидала наш офис.
Она искренне недоумевает:
– Да ну,.. у меня и маникюра на них нет…
И смотрит на меня растерянно, будто бы, и желая, и не решаясь поверить моим словам. А мне хочется схватить эти безумно красивые руки и осыпать их страстными поцелуями. А потом…
Да разве можно на этом остановиться, не сорваться, не пойти в разнос?
Нет! Уж лучше до этого не доходить!
И я сдержанно прикасаюсь губами к её пальчикам, покорно лежащим в моих ладонях.
Как я хочу писать её портреты!
Я вижу в ней новый стандарт золотого сечения. Он у неё во всём! В каждой клеточке её тела! В каждом её движении!
Как жалко, что ни в одном статическом положении невозможно запечатлеть того, чем переполнена её динамика, её пластика!
Я не буду писать её портреты. Как икона не может передать всего величия Бога, так и её портрет не в состоянии передать её Великого Волшебства».
Я дочитал до того места, после которого великолепная каллиграфия внезапно переходит в бессмысленные и неразборчивые каракули. Это проявление сильного приступа душевной болезни, которая в тот раз уже безвозвратно завладела моим предшественником не только по аренде мастерской, но и по мыслям, и по неукротимой буре чувств, которым нет наименования на человеческом языке.
Он
