консистенция. Поверьте мне нба слово, это была грубая, шершавая жизнь. Которую можно было попробовать на вкус и на ощупь.
– Мы верим, верим, – откликнулся дружелюбный Нестор. – Ты только объясни нам, друг детства, что побудило тебя вернуться?
– Я мог бы ответить: за детской сказочкой, – печально улыбнулся Сизов. – Но я не люблю таких завитушек. Поэтому, Нестор, отвечу без лирики. Есть две основательные причины. Первая – я смертельно устал. Вторая – соскучился по Поликсене.
– Я знала, что я на втором месте, – хмуро заметила Поликсена.
– А по отцу ты не заскучал? – ревниво осведомился Пал Палыч.
– Нет, почему же. И по тебе. Да и по Нестору. И по острову. Однажды я понял, что даже тоскую.
– Да, стоит лишь хорошенько устать. Так и бывает, – сказал Пал Палыч. – Естественно. Сизов не Сизиф. Ты человек рядового сложения. Втаскивать камешек на вершину – это занятие для атлетов. А камешек, видно, немало весил.
– Не сомневайся, – сказал Сизов. – Я побывал с ним везде, должно быть. И всюду был солдатом свободы.
Пал Палыч вновь закивал головой.
– Ну да, ну да, так я и думал. Ты сызмальства был весьма головаст. Жил в лучшем месте на этом шаре и все печалился, как он устроен.
– А я в это время жила в запустении, – сказала красивая Поликсена.
– Устал я, братцы, – сказал Сизов. – И от дорог, и от событий. А еще больше – от новых лиц. Жил я по совести, по-солдатски. Но и солдаты – живые люди. А мир устроен на редкость скверно.
– Сынок, – произнес его отец. – Не обязательно было шляться, чтоб сообщить нам такую новость. Но голова у тебя особая – надо сперва ее расколошматить, чтобы узнать, что это болезненно. Тем более камешки неподъемные. Такие уж стопудовые глыбы. И справедливость, и честь, и совесть. Ну и свобода – куда ж без свободы? Пока о них мелешь, они – легче пуха. А взвалишь на свой хребет – и чувствуешь: лиха молодецкая забава. Пора тебе скинуть свою поклажу да и обнять свою жену.
– Ну наконец-то! Я уж подумал, что стала она совсем ледышкой. – Сизов прижал к груди Поликсену.
– Вернувшись из такой экспедиции, не стоило тебе ждать ее плясок, – сказал рассудительно Пал Палыч. – Мой мальчик, дай ей немного времени внушить себе, что она ликует. Тебе разумней всего рассчитывать не столько на преданность и любовь, сколько на женское любопытство.
Сизов ничего ему не ответил. Он жадно обнимал Поликсену.
Его суровый отец умилился:
– Приятно смотреть, честное слово. И ты еще говоришь о свободе. Что может быть лучше такой несвободы? Люди не умом, а инстинктом чувствуют прелесть неволи, мальчик. Даром они, наши зайчики-кролики, столько веков за нее цепляются?
– Знать бы, как выглядит свобода, – задумчиво улыбнулся Нестор. – Будь я ваятелем, растерялся бы: как мне ее изобразить? Здоровой и румяной молочницей? Обильногрудой, с могучими бедрами? Этакой ядреной бабищей? Может, старухой? Старой старухой? Уставшей вроде
