не знал, что означает ergo, но ему и не нужно было знать, потому что он уже сообразил, как по-умному ответить отцу.
– Но дедушка и бабушка остались в Берлине, – сказал он. – А они ведь тоже наша семья. Значит, это не может быть нашим домом.
Отец задумался, склонив голову набок. Прошло немало времени, прежде чем он снова заговорил.
– Да, Бруно, это так. Но ты, я, мама и Гретель – самые важные люди в нашей семье. И мы четверо отныне живем здесь, в Аж-Выси… И не надо так расстраиваться! (Вид у Бруно был и впрямь очень расстроенный.) Ты даже не успел осмотреться вокруг. Весьма вероятно, что тебе здесь понравится.
– Не понравится, – угрюмо ответил Бруно.
– Послушай… – В голосе отца послышались усталые нотки.
– Карла здесь нет, и Даниэля, и Мартина, и никаких других домов поблизости, и лотков с овощами и фруктами, нет улиц и кафе со столиками на тротуаре, и некому беспрерывно толкать тебя в субботний день.
– Бруно, иногда жизненные обстоятельства не оставляют нам выбора, вынуждая делать то, что нам, возможно, не по душе. – Бруно понял, что их разговор начинает надоедать отцу. – И боюсь, мы оказались именно в таких обстоятельствах. У меня новая работа. Важная работа. Важная для нашей страны. Важная для Фурора. Когда-нибудь ты поймешь.
– Я хочу домой. – Бруно почувствовал, как на глаза набегают слезы. Он хотел лишь одного: чтобы отец уразумел наконец, как ужасен этот Аж-Высь, и согласился уехать отсюда сейчас же и навсегда.
– Ты должен понять, что здесь мы дома, – к разочарованию Бруно, ответил отец. – И в обозримом будущем ничего иного не предвидится.
На мгновение Бруно закрыл глаза. В жизни ему не часто случалось так упорно настаивать на своем, и, уж конечно, он еще никогда не являлся к отцу с намерением уговорить его изменить свое решение, но мысль о том, чтобы остаться здесь, чтобы жить в этом жутком месте, где не с кем даже играть, была слишком невыносима. Когда он открыл глаза, отец сидел в кресле рядом с ним – Бруно не слышал, как он встал из-за стола. Мальчик наблюдал, как его папа открывает серебряный портсигар, достает сигарету и разминает в пальцах, прежде чем закурить.
– Помню, когда я был маленьким, – сказал отец, – мне не хотелось делать некоторые вещи, но когда отец говорил, что всем будет лучше, если я это сделаю, я собирался с духом и выполнял то, что мне велели.
– Что ты не хотел делать? – полюбопытствовал Бруно.
– Ну, не знаю, – пожал плечами отец. – Да и не о том речь. Я был всего лишь ребенком и не понимал, что пойдет мне во благо, а что во вред. Иногда, к примеру, я не хотел сидеть дома и делать уроки. Я рвался на улицу играть с друзьями, вот как ты сейчас, а теперь, оглядываясь назад, я вижу, насколько был глуп.
– Значит, ты понимаешь, каково мне. – В душе Бруно затеплилась надежда.
– Да, но я также понимаю моего отца, твоего дедушку. Ему было лучше знать, что будет для меня полезнее, и если я поступал так, как он считал нужным, сразу становилось так легко на душе. Неужто ты полагаешь, что я добился бы успеха в жизни, не научись я твердо различать, когда
