право на это заявление: говоря, он расстегнул замок своей драгоценной сумки и извлек оттуда две бутылки шампанского.
– Фужеры тащи.
Выйдя в коридор, я прислонился лбом к холодной плоскости зеркала и закрыл глаза. Под веками жгло. Так бывало в детстве, когда вовремя не ложился спать. Холод зеркальной поверхности дал почувствовать, какой раскаленный у меня лоб. Я и вправду заболел.
– Ну и за что же будем пить, а? – спросила, осваиваясь, примолкшая было с приходом Светки Портфелия. Пламя свечи колыхалось в ее глазах огненной полоской посередине зрачка, отчего то кошачье, что от природы было в ее лице, усиливалось во много раз.
– Ясно за что, – сказал Джон, скручивая с пробки проволоку, – за женщин.
Светка выдавила из себя презрительный смешок и, демонстративно отвернувшись к стенке, принялась так яростно качать ногой, что, казалось, еще немного, и в такт начнет подпрыгивать все кресло.
Джон наполнил фужеры, я подал один Портфелии и сказал:
– Жека, я, может, некстати, но у меня другой тост. В память о Деде Славе. Я-то его не помянул.
– Давай, старик, – одобрил Джон, и мы выпили, по поминальной традиции не чокаясь.
– Дед был – что надо, – сокрушенно сказал Джон.
– Только масон. Или сектант, – влезла Светка.
– Ну, ты-то у нас все знаешь! – огрызнулся Джон.
– Мне, Женечка, если хочешь знать, твоя мама сказала. Он в каком-то обществе был у Заплатина.
Когда прозвучала эта фамилия, в комнате словно вакуум образовался. Джон дрожащими пальцами принялся доставать из пачки сигарету.
– Снова начался бред, – заметил я. – Женя, здесь только не кури. Мне спать тут, не люблю. Пойдем в коридор.
Мы вышли из квартиры, поднялись на площадку между этажами и уселись на подоконник. Закурили.
– Мне мать ничего не говорила, между прочим, – с обидой, по-моему, сказал Джон.
– Если честно, меня сейчас совсем другое беспокоит. Я решил сделать Офелии предложение. Но не могу решить – как: публично – сейчас, или потом – наедине.
– Потом, – буркнул Джон, уткнувшись в сигарету.
– Чего ты посуровел? Она что – тебе нравится?
– Как тебе сказать… Нравится. Очень даже. Только я-то при чем? За тебя рад. – Он улыбнулся одними губами. – Пойдем к ним.
В наше отсутствие Светка с Лелей явно не поладили. Они сидели, насупясь и не глядя друг на друга. Для разрядки Джон вновь разлил, и мы молча выпили. Я сел на пол перед креслом Портфелии у нее в ногах. Джон повернулся к Светке:
– Что тебе мать наплела?
В его отношении к деду было намного больше теплоты, чем к матери. И сейчас, когда свое брал хмель, Джон перестал этого стесняться. Он продолжал:
– При жизни его то лжеученым, то вообще врагом народа выставляли. И бог знает, кем еще. А теперь?
Да, это так. В школе большинство учителей относилось к деду настороженно.
