что и Виталик ее чувствовал. И вот когда я это увидел, во мне родилась надежда на то, что он может спастись. Ведь это невозможно забыть. Это как…
– Наркотик? Ты думал, что Птица сменил одну зависимость на другую?
– Как ты можешь так говорить! Если не понимаешь, о чем я, лучше молчи.
Ну что же такое? Почему всё время вырывается то, о чем говорить нельзя? Глупо ставить под сомнение веру священника. В конце концов, зависимость от веры – не так уж и плохо. Лучше, чем от героина.
– Извини-извини. Можно я закурю?
Отец Георгий покрутил головой и даже, казалось, понюхал воздух, будто бы пытаясь учуять приближение настоятеля.
– Валяй. И мне дай тоже.
– Да не вопрос.
Зажигалка выплюнула столб огня на склоненные к ней сигареты.
– А что тебе еще Виталик рассказывал? Может, у него были какие-то проблемы кроме наркотиков? Какие-то враги?
– Насчет врагов не знаю, – отец Георгий затянулся, поморщился, отчего в речи возникла секундная пауза, и сдавленным голосом человека, подавившегося дымом, продолжил: – Мне иногда казалось, что у него все враги. А так он очень ругался насчет матери и отчима. Говорил, что они ждут его смерти, чтобы продать его квартиру.
– А кому он мог продать крест? Вы не выясняли? Не думаю, что в Тачанске много людей, способных купить такую вещь. В принципе, это нетрудно вычислить.
– Я же говорил, что архимандрит был против. А с настоятелем не спорят. Он сказал «нет» – значит «нет». Это как в армии. Приказы не обсуждают.
– Но ведь если бы вы сообщили об этом Пух… то есть в милицию, это помогло бы найти убийц!
– Ну вот ведь какой ты упрямый. Не надо об этом никуда сообщать, – Иван затушил окурок о ствол кедра, разрыл ямку в слое иголок и похоронил бычок. – Я же тебе говорил, что месть – это грех.
Священник замолчал, а я уловил новый запах, который вдруг сказал мне больше, чем все слова священника. Аромат ладана и сигарет образовывал причудливую смесь – святости, тайны и скрытого греха, смесь желания наслаждений и жажды познания Бога. И мне вдруг показалось, что я понимаю отца Георгия.
– Видишь ли, у многих начинающих священников, и об этом даже говорят святые отцы, этому учат в семинарии, появляется такой соблазн. Они на исповеди получают право вязать и решить – допустить к причастию или нет, отпустить грехи или назначить епитимью. Опасность, соблазн такой власти очень велик. Начинает казаться, что ты можешь говорить от имени Бога, можешь сам решать, кто достоин хвалы, а кто наказания, кто рая, а кто геенны. Думаешь, что можешь влиять на события, забывая, что ты – лишь иголка кедра в бескрайней тайге, где таких же, как ты, – бессчетное количество. И не тебе решать, какой иголке расти, а какой опасть и превратиться в прах.
– Хорошо-хорошо. Я всё понял. Кстати, этот крест… У него есть какие-то особые приметы?
– Сложно сказать. Вообще-то неспециалисту трудно отличить. Хотя этот на самом деле необычный. По вертикали
