месяца самолета ждали. Избушки там не было, мы хороший балаган из жердей, да лапника соорудили, но все равно холодно было. И тогда я вспомнил, как древние люди печку изобрели, ну и повторил.
– И как?
– Да просто все – берешь несколько сухих чурбачков размером с печку, толсто обмазываешь их глиной с камнями и зажигаешь! Чурбаки выгорают внутри глины! Обмазываешь снова, трещины заделываешь – несколько дней провозился и сделал. Для дымохода трубу из ствола сообразили и вывели наружу – дымила, конечно, но жить можно было.
Белозерцев внимательно, даже завороженно слушал.
– Удивительный вы человек, Георгий Николаич, городской по-всему, а лесную жизнь так любите. Я в деревне вырос, а ушел в город, и как отрезало! Я по заводу скучаю – прямо во сне свой станок вижу. Я на нем все умел! Ох-ох, вы бы посмотрели… У нас в токарном деле детали очень сложные бывают, так я чертежи таких деталей лучше главного инженера читал!
Белозерцев вздохнул судорожно, но вдруг уперся нервным взглядом в Горчакова:
– Вот, какого хера я тут делаю?! Четвертый год уже, да еще три! Санитар, бляха-муха! Сколько я сделал бы за это время! Вы знаете, какие сложные штуки я изготавливал! Вот, я вижу, вы не понимаете, а это же… оч-чень интересно! По несколько суток из цеха не выходил! Бывало, спал рядом со станком! И делал!
Сняли уху, достали каждый свою ложку. Рыба разварилась, не уследили за разговором, хлебали сочное белое крошево, густую рыбную кашицу, так не похожую на лагерную баланду. Молча скребли ложками по котелку. Тайга затихла, костер потрескивал, да речка тихо шептала и шептала что-то в темноте, будто с костром разговаривала.
Шура положил на угли пару толстых бревешек, поправил постель из лапника и стал укладываться:
– Эх, чует жопа старого зэка хорошую дубину!
– Спокойной ночи, Шура, за такую уху можно и пострадать.
– Пропуска́ бы не отняли, вот что…
– Это вряд ли, лекарей не хватает.
– Когда их это останавливало, Георгий Николаевич?
Едва рассвело, они уже подходили к широким воротам лагеря.
Зона была свежая – топорами, да пилами выгрызен в тайге прямоугольник четыреста на пятьсот метров. Основательные вышки торчали по углам, столбы с освещением по всему периметру, четырехметровая колючка. Все было сделано добротно. Внутри по неровной таежной поверхности – лагерь был устроен в неглубокой лощине между двумя гривами – стояло такое же, как и в Ермаково, временное жилье: ряды высоких брезентовых палаток двадцать один метр в длину, семь в ширину. Ближе к вахте строились бараки из дерева, входы с торцов с высокими крылечками… По уму ставят, каждая бригада – себе, – понимал Белозерцев, который до санитаров работал в строительной бригаде.
Деревянные стены обтягивались дранкой, некоторые уже были отштукатурены глиной, но еще не побелены. Крыш пока нигде не было, и опытному взгляду Белозерцева было ясно – в этом году не поставят и половины жилья и будут зимовать в палатках.
