свечу, стоявшую на столе, от сквозного ветра; забравшись под стол, я приподнял попону и принялся выпиливать кусок нижнего бревна, достаточно большой, чтобы можно было пролезть в сделанное таким образом отверстие. Работа эта была долгая и трудная, но она все-таки приближалась к концу, когда я услышал в лесу выстрел из отцовского ружья. Я старательно скрыл все следы своей работы, опустил попону на место и спрятал пилу. Вскоре после того мой родитель вернулся в блокгауз.
Он оказался в обычном дурном расположении духа и рассказал мне, что ездил в город, где решительно все его дела идут из рук вон плохо. Адвокат папаши уверял, что непременно выиграет ему процесс и до будет деньги, если только иск дойдет до судебного разбирательства. К сожалению, имеется возможность отложить его в дальний ящик, чем судья Татчер, без сомнения, воспользуется. Ходили также слухи, будто вдовушка собирается вторично подать в суд просьбу о том, чтоб отобрать меня от отца и отдать ей под опеку. Полагали, что на этот раз просьба ее будет уважена. Это меня очень встревожило, так как я вовсе не хотел возвращаться к вдовушке, которая, разумеется, опять примется меня обтесывать и просвещать, – заставит ходить в тесной куртке, застегнутой на все пуговицы, и ежедневно зубрить уроки. Что касается моего старика, то он начал ругаться и проклинать ее, причем осыпал проклятиями все и вся, что приходило ему на ум, повторяя эту операцию многократно, дабы вполне увериться, что не сделал никаких упущений. Он закончил чем-то вроде общего проклятия, относившегося разом ко всем, кого он не знал по имени, а потому называл: «Как бишь их». Отослав всех этих незнакомцев в тартарары и водворив их там самыми страшными заклинаниями, папаша наконец оставил их в покое и принялся снова поносить вдовушку.
Он объявил, что посмотрит, как ей удастся заполучить меня у него; он будет смотреть в оба, и если попытаются сыграть с ним какую-нибудь шутку, то он упрячет меня в шести или семи милях от блокгауза в такое место, где они меня и с собаками не отыщут. В первую минуту заявление это подействовало на меня очень неприятно, но я тотчас же сообразил, что не стану дожидаться, пока папенька приведет свой план в исполнение. Отец послал меня к лодке, чтобы при нести оттуда привезенные им вещи. Там оказался мешок маисовой муки весом в пятьдесят фунтов, окорок ветчины, изрядный запас пороху и пуль, кувшин с водкой вместимостью в четыре галлона, старая книга и две газеты, предназначавшиеся на пыжи, и некоторое количество пакли. Я отнес порядочный груз в блокгауз, а затем вернулся к лодке и присел на ее нос, чтобы отдохнуть. Тщательно обсудив свое положение, я решил уйти, захватив с собою ружье и не сколько удочек. Разумеется, надо будет все время скрываться в лесу, не оставаясь долго на одном месте, но пробираясь все дальше и дальше, преимущественно ночью. Можно тогда жить охотой и рыболовством и уйти под конец так далеко, что ни отец, ни вдовушка меня ни за что не разыщут. Я рассчитывал, что папаша в эту ночь напьется до такой степени,
