братства. У Товита не было никаких сомнений в том, кого именно ему надлежит хоронить, но другие евреи не разделяли его уверенности. Проблема ставится в истории о еврее, который подвергся нападению разбойников и был ими брошен полумертвым[82]. Мимо один за другим прошли двое респектабельных представителей его собственного народа, не сделавшие ничего, чтобы ему помочь. Следующий прохожий, принадлежавший другому племени, ценою многих забот и расходов спас раненому жизнь. В этой притче посредством контрвопроса объясняется, что значит быть «ближним». Однако, если исходить из древней традиции святости погребальных обязательств, здесь, несомненно, можно обнаружить еще одну тему: не следует ли относиться к живым и полумертвым с такой же заботой и добротой, как и к мертвым?
Взгляды древних на обязательства живых перед мертвыми приводят к моральным и политическим вопросам, более чем насущным сегодня. Они отражают тревоги и неопределенность, связанную со смертью, а также убежденность – вероятно, не находящую рационального обоснования, – что с мертвыми нужно обращаться очень заботливо. Все это наблюдается также в поведении детей.
[ПИ 4] Гарольд нашел в саду мертвую крысу Они с Фрэнком стали ее топтать, но Дэн заявил: «Не делайте ей больно». Тогда Гарольд предложил: «Давайте похороним ее», и все этим занялись. Фрэнк спросил: «Она теперь сможет ожить?» Другой ребенок сказал: «Интересно, крысе это нравится?»
[ПИ 5] Дети нашли мертвого крольчонка, лежащего снаружи клетки… пришли к выводу, что его убила кошка или крыса. Джейн (10 л. 9 м.) спросила: «Мы разрежем его?» Миссис I. ответила: «Если хочешь». Но через некоторое время в тот же день дети объявили, что решили не разрезать крольчонка, а похоронить его. Присцилла (7 л. 5 м.) сказала: «Он такой хорошенький, мы не хотим его резать, мы хотим его сохранить». Они похоронили крольчонка в ямке; прибили гвоздями одну к другой две деревянные планки, соединив их в форме креста, и поставили над кроличьей могилой. На «кресте» написали: «Усачу, сыну Бенджи и Бернарда. Родился… Убит…»[83]
Крест и надпись явно были подражанием взрослому церемониалу имевшим драматическую ценность. Однако предпочтение похорон вскрытию – из теплых чувств к индивидуальному животному – указывает на мотив, который, предположительно, исходно вносил вклад в древние погребальные ритуалы, а в недавние годы стал источником морального конфликта в цивилизованном обществе в связи с потребностью в расчленении мертвых ради получения заместительных органов для живых.
Дети спонтанно выбрали то из двух действий, в котором увидели более адекватное выражение их любви. Форма выбранного ими действия в ее деталях была, очевидно, результатом культурного научения. С точки зрения нашего объяснительного принципа, любовный импульс, или, точнее, его осознание, – исходный феномен, а действие, то есть похороны – вывод из него; этим выводом дети походят на представителей других культур. Несомненно, феномены
Ев. от Луки 10, 29–37.
С. Исаак, цит. выше, стр. 180, 196.
