одетая, как и подобает книге изгнанника. Несчастная, береги наряд своего несчастия; да не окрасит пурпур твоего покрова, – его цвет не идёт к тому, кто носит траур. Да не привлекает глаз сурик твоего заголовка, и кедр да не наполняет благоуханием твоих листьев. Два белых шарика да не выделяются на твоём чёрном обрезе (это концы стержня, на который навёртывался папирус). Такой красивый убор будет украшать счастливые книги. А ты, ты не можешь забыть о моем несчастии. Твои два обреза не будут отполированы пемзой, чтобы можно было видеть в беспорядке твой головной убор (т. е. необрезанные края папирусного свертка). Не красней за свои помарки: при виде их всякий поймёт, что они сделаны моими слезами. Иди же, моя книга, и приветствуй от моего имени те дорогие места…» И после этого подробного до мелочей описания поэт переносится мысленно в храмы и дворцы своего дорогого города Рима, в котором он опасается повсюду козней и пробуждения гнева государя, отправившего его в изгнание. Он представляет книгу попадающей в дом, в котором она встретит своих старших сестёр, и опасающейся и там возбудить подозрения против своего господина. Из этого мы видим, как нередко тяжело уже было положение писателей в последние годы царствования Августа.
Свобода сочинений и обнародования книг, конечно, была велика у греков и римлян; но так как она вырождалась иной раз в разнузданность, то для сдерживания её в границах нужны были законы, и эти законы нередко применялись с большой строгостью. Не только присуждали к сожжению позорящие честь пасквили (что, конечно, было вполне справедливо), но строгость распространялась даже на серьёзные исторические труды, автор которых грешил только излишним поклонением или просто уважением к павшему правительству. Таким образом при императоре Тиберие был осуждён историк Кремуций Корд за то, что говорил с уважением о последних защитниках республики, Бруте и Кассие. До него, другой летописец, книги которого были сожжены по повелению сената, не захотел пережить их истребления и покончил жизнь свою самоубийством. Сочинения Тацита дошли до нас не все. Этот великий писатель отзывался с суровой независимостью о царствовании первых императоров; он мужественно порицал Нерона и Домициана. Можно думать, что именно эта свобода и была до известной степени причиной исчезновения некоторых его произведений. Преемникам первых Цезарей не нравилось, что в римском обществе распространяются проникнутые столь благородной печалью суждения о политических порядках, от которых страдал, которых, может быть, заслужил своими преступлениями давно уже выродившийся Рим.
Рассказывают, что император Тацит, считавший себя потомком знаменитого историка, озаботился о воспроизведении его сочинений и о распространении их по библиотекам. Кто знает, не этой ли счастливой случайности мы обязаны тем, что можем читать по крайней мере половину этих красноречивых рассказов, делающих честь уму человеческому.
Глава VI. Книги в первые христианские века
Нетерпимость
