негромко, но, как всегда, чувствовал, что его слушают.
– Товарищи подводники! Поздравляю вас с первым погружением. Хлебнув воды из глубины, вы сразу прочувствуете, что жизнь у нас несладкая. Но раз уж вы почему-то выбрали её – желаю вам отдать ей всё, что только в ваших силах, и получить от неё всё, что только можете. И главное – пусть количество ваших погружений будет равно количеству всплытий!
– Ура! – первым гаркнул старпом, и возгласы эхом раскатились по кают-компании.
Замполит Константин Иваныч с пухлой красной папкой в руках колобком выкатился вперёд:
– Товарищи! Наша великая Родина возложила на вас огромную ответственность, огромное доверие…
Кочетов качнул головой, глядя в круглое розовое лицо. Замполит, пересекшись с ним взглядом, сник на полуслове. Скороговоркой закончил:
– И ваша задача – не подвести её.
Так-то. Договаривались же: на посвящении – никаких речей о боевом духе, моральном облике и международном положении. Пусть потом хоть по три часа всех мурыжит на собраниях, но сегодня обойдёмся.
Кочетов подошёл к первому матросу, протянул ему на вытянутых руках плафон. Тот осторожно принял, поднёс ко рту. От резких глотков на шее заходил ходуном кадык.
Как же его… Свистунов, да. Трюмный.
Он вернул Кочетову опустевший плафон, поёжился:
– Холодная, бля… ой, виноват, тащ командир! – вытянулся, прижал руки к бокам.
Кочетов улыбнулся.
– Конечно, холодная. А вы думали, матрос, мы тут в тепле задницу греем?
По рядам пронёсся негромкий смех. Старпом уже наливал воды следующему.
Рядовые пили почти залпом, и доктор Агеев от них не отставал, ракетчик вот замешкался, подождал, переводя дыхание. Казалось, он вовсе хотел поставить плафон на стол, но под взглядами Кочетова и старпома допил своё до конца.
Забрав у него плафон, Кочетов уже хотел поблагодарить всех и отпустить – и наконец идти спать, у него сейчас веки слипнутся и он заснёт прямо стоя перед строем – но перед ним мелькнула фигурка в штатской белой рубашке:
– Товарищ командир, а я?
Огромные глаза распахнуты, скулы белые. Куда тебе в подводники, тебе в школу на линейку…
– Палыч, – Кочетов повернулся к старпому. – Налей.
Тот наклонил банку, но рука замерла:
– Роман Кириллыч, а гражданскому разве положено?
– Палыч, – Кочетов вздохнул, – на этой подводной лодке я решаю, что и кому положено. И если я говорю «налей»…
– Готово, тащ командир.
Кочетов взял плафон, опустил его в подставленные руки журналиста.
– Ну, пейте.
Тот наклонил пушистую светловолосую голову, с усилием поднёс плафон ко рту.
Горько так, что жжёт горло. Щиплет в носу, в глазах, кажется, он вот-вот чихнёт, но от холода всё внутри сжимает спазмом. Глотнуть удаётся с трудом. Вот сейчас подавится, закашляется, и все они засмеются.
