худенький, беловолосый, в новенькой кожаной курточке, стоял и улыбался, не знал, куда девать руки. То отводил их назад, то начинал крутить застёжку под горлом. Он был весь золотисто-белый, аж прям светился – волнистые пряди на лбу, брови, ресницы, щёки, уши, тонкие длинные пальцы – и Кочетова это раздражало безмерно. Кочетов старался успокоиться и говорил медленно, с расстановкой:
– Осваивайтесь. На ближайшие три месяца вы – наш, и чем скорее вы это почувствуете, тем легче будет вам. И нам тоже. Вы, насколько я понимаю, собираетесь писать значительный журналистский труд? Не откладывайте его до конца похода, – он придвинул к себе пальцем ручку, крутанул в ладони. – Понимаете, безделье в автономке – самая страшная пытка. Экипаж от неё более-менее застрахован моими и старпомовскими усилиями, а вот вы… – он покачал головой. – Ищите себе занятие. Следите, чтобы оно было не разрушительным. Поняли?
– Понял, – парень кивнул, и командир беззвучно вздохнул. Птенец, совсем жёлтый – ну что на него сердиться? Скучно стало в Питере, захотелось на подводной лодке поплавать, а дядюшка-адмирал тут как тут. Вот с него бы и спросить. Узнать, зачем он своего родственника с головой окунает туда, откуда ему лучше держаться подальше, чистенькому и мягонькому.
– Сейчас капитан-лейтенант Карцев проведёт вас по кораблю, расскажет в общих чертах, что к чему. Потом он проводит вас в вашу каюту, где вы сможете отдохнуть. Будут какие-то вопросы ко мне – задавайте, но не раньше, чем мы пройдём узкость и погрузимся на рабочую глубину. Сейчас у нас очень мало времени, когда выйдем в море, его будет и того меньше.
Парень снова кивнул доверчиво, и Кочетов усмехнулся:
– А вообще, не стесняйтесь спрашивать. Кого угодно, о чём угодно. На то и вопросы, чтобы сближаться, не зажиматься в своём панцире. Но и не обижайтесь, когда вам будут отвечать «Пшёл нахуй». Чаще всего это не со зла. Это просто значит «нет времени».
Брови приподнялись. Удивляется.
– Я запомню, товарищ капитан первого ранга.
– И не нужно так длинно. Просто – «товарищ командир».
– Хорошо.
Теперь улыбается – уже не той потерянной улыбкой, поспокойнее. Вот и славно.
Не надо в море дёрганым выходить. Даже журналисту.
– Карцев, – подтянул к себе провод «Каштана», – в центральный, бегом. Вершинин тебя уже ждёт для экскурсии.
Построение в восемь вечера, и домой его уже не отпустят – можно не гадать. Если бы не этот журналюга питерский, ещё можно было бы на что-то рассчитывать… хотя кого он обманывает? Не бывало ещё такого, чтобы в день выхода в море отпускали с корабля.
Значит, Настюху он не успеет обнять, только увидит её тёмный затылок на пирсе, в толпе. Если она ещё придёт. Зря они поцапались из-за этого пылесоса, надо было сразу бежать в магазин за новым, и за цветами, и сажать Настюху к себе на колени, целовать её волосы, пахнущие мёдом и цитрусом. А теперь она дуется, он уходит на три месяца, и ни тебе тягучих томных телодвижений на разложенном диване, ни дёрганых конвульсий у
