огрызаться еще по сроку службы не положено. А в-третьих, я не могу рассказать адмиралу правду и разозлить его на моих товарищей: ну побуду дураком пару дней – убудет с меня, что ли? А потом он все равно забудет: больно горяч он был, да сильно отходчив и дело свое любил так искренне, что все остальное в его характере отходило на второй план, да так там и оставалось.
Потом про банки в аккумуляторных батареях еще спрашивал и про количество баллонов ВВД[8], но это – легкотня, это все знают.
А на устройстве двубойной захлопки он успокоился. Оказалось, что он путает ее с байпасным клапаном, но вслух признать этого не хочет, поэтому отстал, обозвав нас дерзкими, малообразованными и плохо воспитанными недолюдьми. Что, в общем, не удивительно потому что очевидно же, что когда мы рождались, то все роддома в наших захолустьях были закрыты и у мамок наших вместо санитарки Люси (родом из деревни, но после медучилища осталась в городе, двое детей, в разводе, имеет виды на зама главврача и для этих видов позавчера приобрела югославский «бюсталтер» за полторы своих получки) роды принимал слесарь второго разряда Колян в цеху сборки дисков сцепления на авторемонтном заводе, а сосать нам вместо сиськи давали гаечные ключи… И что от нас после этого можно ждать?
Но не совсем успокоился, а переключился на боцманов, и те две недели под его чутким руководством изучали семафорную азбуку.
Потому что, ну вы понимаете, как под водой без нее-то?
В чужом порту
«Самая, пожалуй, большая неурядица на подводной лодке – это то, что невозможно посмотреть на все с точки зрения художественной перспективы. И я не о прекрасном сейчас, а о том, что чем дальше расстояние для взгляда, тем обычно прекраснее все выглядит. Возьмем, например, вот мой «Омнибус»: отойти бы от него метров на двадцать, а лучше тридцать – и похож бы он был не на бездушный прибор, а на милого робота-лягушонка. Вот два глаза болотного цвета, вот голова, как положено у роботов, квадратная, зубы вот на челюсти. Правда, нет рта – губы-то где? Но зачем, с другой стороны, роботу рот? Он что в него – есть будет или курить? И шел бы ты на вахту, любуясь своим лягушоночком, а он бы любовался тобой в ответ и подмигивал бы от радости – красота среди бегущих! Правда, «Гринда» эта уродская сбоку мешает, но если спереди столько метров, то и «Гринду» необязательно впритык ставить, можно подальше отнести, да вот хоть и за борт – больно она тут нужна кому-то…»
Кто-то опять протиснулся в штурманскую и толкнул спинку кресла Гриши, потому что за «Омнибусом» не было не то что двадцати метров, а едва бы набрался метр прохода между ним и пирамидой с оружием. Кресло скрипнуло и закачалось на пружинах. Сон подступил еще ближе, ласково положил свои мохнатые лапки Грише на плечи и тепло задышал в затылок.
«Ходят тут. Что вы тут ходите – идите на мостик. Погода шикардос, видимость до Австралии. Что вы забыли в штурманской? Хорошо хоть БИП не трогают… Сколько там градусов крикнул штурман? Повернем тогда шкалу вот так, вверх чтоб триста шестьдесят было. А, не. Так глаза закатываются. Давай вниз… а… так закрываются. А впрочем, в пизду!» – И Гриша уснул.
И не будь на борту замполита дивизии,
ВВД – воздух высокого давления.
