Но что я везу?
– Ничего не везешь…
– То есть как? А зачем тогда я еду в Лондон?
– Дослушай, пожалуйста, до конца, что я придумала.
– Слушаю, слушаю…
– Итак, завтра, как мы с тобой и договорились, ты едешь в Лондон, – начала Теодора, прохаживаясь по кухне вдоль плиты, выбирая место, где не так пахнет еда из кастрюльки, подальше от этого умопомрачительного запаха… – Но с собой ты повезешь не картину, Джим, а вот это письмо! И покажешь его мистеру Левенштайну. Ты попросишь его одолжить нам денег, чтобы нам хватило добраться до замка Хэвершем и чтобы купить достаточно еды и лекарств для папы, иначе нам не поднять его с места.
Джим, с его выдержкой и многолетним опытом неожиданных поворотов в делах и жизни Колвинов, уронил ложку в кастрюлю. Дальше он внимал Теодоре, обернувшись к ней всем корпусом. На его лице застыло странное выражение: то ли испуг, что у Тео на почве голода бред, то ли восхищение, что его хозяйка на грани голодной смерти способна изобретать гениальные вещи.
– Но мы не просто так попрошайничаем. Ты пообещаешь ему, мистеру Левенштайну, – продолжала излагать свой сумасшедший план Теодора, – что мы вернем ему долг, как только получим оплату за реставрацию картин в замке Хэвершем!
– Но хозяин не примет денег за реставрацию, мисс Теодора, вы это знаете лучше меня! – Джим с отчаянием хлопнул себя по бедру. – И я больше скажу, он не окрепнет так быстро настолько, чтобы работать…
– Нет, конечно, – легко согласилась с ним Теодора и загадочно улыбнулась, выдержав театральную паузу. – Фокус, Джим, в том, что всю работу я возьму на себя. Я ведь могу делать все, что и он! Если нам предоставят комнату для работы, им нет нужды знать, кто там чем занимается – кто реставрирует, а кто наблюдает и помогает.
Глаза Джима расширились. Он молчал. Но Теодора чувствовала: он оценил ее предложение.
– Что до оплаты… Да, папа ее не примет. Но я поговорю с графом. Я объясню ему наше положение. Я уверена, он все поймет правильно. В любом случае, когда он увидит папу, у него не будет никаких сомнений, что тот – истинный аристократ, джентльмен.
– В этом никто и не усомнится, – задумчиво отозвался Джим. – Вот только…
– Что вот только? Ну да… Я понимаю, что ты хочешь сказать… Нет никакой гарантии, что у нас все так складно получится! – Теодора быстрыми шагами ходила по кухне в отдалении от кастрюльки, а значит от Джима, и потому говорила громким голосом. – Но если мы не сделаем этого… Нам останется только продажа какой-то картины… И ты прекрасно понимаешь, что, если мы на это решимся, это больно заденет Филиппа…
Для Джима это был неоспоримейший аргумент. Даже если сначала он и колебался в отношении идеи хозяйки, то теперь Теодора склонила его на свою сторону окончательно. Джим боготворил Филиппа – так же, как и ее, Теодору, и как их отца. Но все же Филиппа – особенно.
Однажды в порыве откровенности он ей сказал:
– Это может показаться нахальством, и будто
