Таджикистане запретили праздновать Новый год.
– На Украине запрещают Деда Мороза и Снегурочку и новогодние фильмы. Там и в первый день года выходят жечь факелы и призывать к убийствам. Выходишь в заснеженный город прогуляться, хлопнуть хлопушки, купить шампанского, подышать воздухом, счастьем, а тебя избивают за то, что ты празднуешь не тот праздник.
– Знаешь, – говорила Алла. – Мы с тобой уже давно не дышали счастьем.
– Новый год и насилие, – повторял Мирон. – ёлки и ненависть.
В один из последних дней он выплеснул свежую новость, как кипяток из железной кружки, Алле в лицо, и она ровно дышала, силясь смолчать. А Мирон подошёл к ней, сидевшей на кухне за столиком, согнулся как страшная тень от корявого дерева и шипел:
– Конец света наступит тогда, когда Новый год перестанет быть праздником. Конец того мира, который мы знаем.
Алла укрылась в ванной, смотрела в зеркальце на свои зелёные глаза и видела в них зеркальце, в котором отражались большие зелёные красивые глаза… в которых отражалась женщина – прекрасная женщина того мира, который мы знаем. И она уже понимала, слыша стихающие шаги в коридоре, знакомую заставку телепередачи: скоро наступит конец. Скоро.
– Новый год скоро, – сказала она теперь, сжимая его руку. Ей хотелось, чтобы слова прозвучали тепло, искренне, как в дни, когда они были счастливы. Но вышло сухо, словно в тех же новостях. – Ты очень любил этот праздник.
Глаза Мирона были странны, безумны.
– Мне хочется, – шептал он, – чтобы Новый год был всегда, для всех на свете. Чтобы в мире больше не было всего этого, что есть в нём теперь, чего не было ещё совсем недавно. Когда снимали эти фильмы, – он приподнялся в кровати, и Алла невольно, повинуясь инстинкту, отшатнулась. – Чтобы этого не было снова. Я хочу, – повторял он, и губы его тряслись, – чтобы в мире был вечный Новый год.
Алла отпустила его руку.
Тогда, в самый последний день, произошло что-то страшное. Мирон ушёл и долго не выходил на связь. У него ещё была работа, но дела волновали мало, развлечения – не волновали вообще. Он совсем не говорил с ней, даже о новостях. Алла сначала радовалась, потом ей стало совсем пусто. Неуютно и холодно в собственном доме. «Хоть и не приходил бы», – подумала она. Но он пришёл – истрёпанный, выпивший.
– Мне кажется, я знаю, – сказал он, тяжело дыша, словно долго бежал откуда-то и куда-то. И Алла не понимала, хотелось ли ей знать, куда он бежал, откуда – её мужчина, Мирон. Она широко раскрыла глаза навстречу его словам, его миру, бьющимся в его голове мыслям, теплящейся в его теле жизни. – И от того, что я знаю, мне больно, мне страшно, Алла!
– Тебе надо отдохнуть, – предложила красивая, в бежевом халате домашняя Алла. – Поехали на море. Там, где море – не может быть зла.
Но Мирон словно не слышал.
– Потому что ничего не изменится. Я больше ничего не смогу изменить, –
