Лукомский не мог успокоится. Его раздражали тысяча мелочей: расспросы знакомых, взгляды на улице, смешки прислуги, количество людей знавшие о произошедшем, жизнь в гостинице. А самое главное, его возмущало то, что со стороны Модзалевских до сих пор все еще не было никакого отклика, никакой реакции…
Мысли об этом приводили Лукомского в животное бешенство. Это оскорбляло его даже больше, чем драка на пристани.
«Они давно добивались этой минуты! – с гневом думал он: – они только об этом и мечтали! Специально спровоцировали меня, чтобы отделаться!…»
У него конечно была надежда, что посланный им за нужными ему вещами человек будет принят Модзалевскими, как посредник для переговоров, и что они пришлют с ним, кроме вещей, свои объяснения или извинения. Но посланный человек был встречен как тень и не принес от них никаких записок.
Что же теперь было делать? Невозможно же было просто взять и исчезнуть из их поля зрения им на радость.
Суд удовлетворил лишь оскорбленную честь Лукомского, но кроме чести, пораженной насильственными действиями Модзалевского и ныне уже удовлетворенной, оставалось еще очень много неудовлетворенного. У Модзалевских, кроме разного неодушевленного движимого имущества, находился еще и ребенок.
Вот этот ребенок и составлял теперь главный пункт мучительных соображений, недоумений и затруднений Лукомского.
О ребенке Лукомский уже упоминал в этом смысле и ранее – во время одной из стычек с тестем, но тогда он, скорей на эмоциях, сболтнул лишнего. И серьезных таких действий предпринимать не собирался. Теперь же это было совсем другое дело! Теперь ребенка совершенно точно необходимо было забрать. Во первых, этим Лукомский наносил Модзалевским, если уже на то пошло, наиболее чувствительный удар. Во вторых, это необходимо было сделать для того, чтобы поддержать свой авторитет, как отца, в глазах общества. Только, и только, тогда он бы перестал иметь вид изгнанного и лишенного прав родителя. Ребенок был необходимым оружием для полного восстановления его чести. Также отобрать ребенка являлось важнейшим тактическим ходом в возникшей войне и вместе с тем чрезвычайно важным юридическим обстоятельством в социальном положении Лукомского.
Но забрать ребенка – это легко сказать! Лукомский прекрасно понимал, что Модзалевские не за что на свете не выдадут ему ребенка так же просто, как документы и «три костюма из левого отделения гардероба». Отобрать у них ребенка являлось весьма затруднительным делом, соединенным с тягостными встречами и столкновениями.
С другой стороны, ребенок страшно стеснял бы самого Лукомского. Там, у Модзалевских, все наглажено как часы: обстановка, няньки, кормление и уход за ребенком. И хоть Лукомский многое хотел изменить в этом, однако он не мог сейчас не согласится, что ворчать и ссорится с Модзалевскими по этому поводу было гораздо легче, чем сейчас возиться
