rel="nofollow" href="#n_3" type="note">[3], писавшему на машинке, – это был приказ комбрига, детально и умно раскритикованный Чапаем.
– Хочешь, я тебе его прочитаю? – спрашивает он меня.
– Почитай, – говорю, – может быть, что будет не так, исправим вместе.
– Нет, вы можете дать свою критику отдельно, вы критикуйте со своей стороны, а я со своей, с военной…
– Так зачем же нам разбиваться, давайте вместе, – говорю ему, ущемленный в самое сердце этой холодной формальностью и официальностью…
На этом разговор и окончился. Он прочитал мне приказ и свою критику. Потом начал хвалиться своим умением, знанием, пониманием дела.
– Вот что, Чапай, – говорю ему. – Ты хороший вояка, ты смелый боец, я этому верю, это в тебе ценю, за это уважаю, но сознайся же сам, что стратег – стратег в научном смысле слова – ты все-таки слабый.
Он вспылил, осердился, повысил тон.
– Я слабый стратег? Нет. Я скажу вам, что у нас в армии еще не было и нет такого стратега, как я. Подтверждаю, что я лучший стратег, хоть этому по книгам и не учился. А вся эта сволочь, которая меня не считает за стратега, – они просто контрреволюционеры, и больше ничего. Они меня вот и до сих пор все гоняют без дела, а на фронт не пускают. Они подкапываются под меня, вот что.
Я, конечно, понимал, что в числе не признающих его стратегом «сволочей» он совершенно не имел меня, но полушутя и совершенно спокойно спросил:
– Так, значит, выходит, что и я сволочь?
Он как-то опешил, растерялся, застыдился.
– Нет, про вас я не говорю, я про «них» только.
Мне почему-то (верно, все из-за его официального тона вначале) было не по себе. Постояв минуту, подаю ему руку и говорю «прощай». Повертываюсь и ухожу. Я знал, что ему будет тяжело и неловко после моего ухода, но пусть пораздумает, пусть поразмыслит и покается перед собою.
Теперь, когда я вернулся от Гамбурга, он сидел у меня и ждал. Я прошел мимо к себе в комнату, не сказав ни слова, разделся и сел к столу. Он передал мне отпечатанную на машинке писульку следующего содержания:
«Тов. Фурманов! Прошу обратить внимание на мою к вам записку. Я очень огорчен вашим таким уходом, что вы приняли мое выражение на свой счет, о чем ставлю вас в известность, что вы еще не успели мне принести никакого зла, а если я такой откровенный и немного горяч, нисколько не стесняюсь вашим присутствием и говорю все, что на мысли, против некоторых личностей, на что вы обиделись, но, чтобы не было между нами личных счетов, я вынужден написать рапорт об устранении меня от должности, чем быть в несогласии с ближайшим своим сотрудником, о чем извещаю вас как друга. Чапаев».
Эта простая записка меня тронула.
– Полно, дорогой Чапаев, – говорю ему. – Да я и не обиделся вовсе, а если несколько расстроился, то ведь совсем по другой причине. – Тут я ему ничего не сказал, а потом, дорогой, когда уже ехали, сообщил настоящую причину своего недовольства в то время и заставил
