есть явление чрезвычайное, – пишет Гоголь в 1832 году, – и, может быть, единственное явление русского духа: это русский человек в его развитии, в каком он, может быть, явится через двести лет. В нём русская природа, русская душа, русский язык, русский характер отразились в той же чистоте, в такой очищенной красоте, в какой отражается ландшафт на выпуклой поверхности оптического стекла». В другом месте Гоголь замечает: «В последнее время набрался он много русской жизни и говорил обо всём так метко и умно, что хоть записывай всякое слово: оно стоило его лучших стихов, но ещё замечательнее было то, что строилось внутри самой души его и готовилось осветить перед ним ещё больше жизнь».
Всякий раз, через какое-то время перечитывая это суждение Гоголя об Александре Сергеевиче Пушкине, я нахожу в нём новые штрихи, новые подсказки для себя. Вот и в данную минуту, обратившись к ним, чтобы ответить на ваш вопрос, вдруг ощутил трепет, исходящий от его слов: «…но ещё замечательнее было то, что строилось внутри самой души его и готовилось осветить перед ним ещё больше жизнь».
Чем объяснить столь могучую, проникающую сквозь время проницательность Гоголя? И надо ли объяснять?
А вот что Лев Николаевич Толстой говорит о Николае Васильевиче Гоголе: «Гоголь – огромный талант, прекрасное сердце и небольшой, несмелый, робкий ум.
Отдаётся он своему таланту – и выходят прекрасные литературные произведения, как “Старосветские помещики”, первая часть “Мёртвых душ”, “Ревизор” и в особенности – верх совершенства в своём роде – “Коляска”. Отдаётся своему сердцу и религиозному чувству – выходят в его письмах, как в письме “О значении болезней”, “О том, что такое слово” и во многих и многих других, трогательные, часто глубокие и поучительные мысли. Но как только хочет он писать художественные произведения на нравственно-религиозные темы или придать уже написанным произведениям несвойственный им нравственно-религиозный поучительный смысл, выходит ужасная, отвратительная чепуха, как это проявляется во второй части “Мёртвых душ”, в заключительной сцене к “Ревизору” и во многих письмах».
Вроде бы всё правильно говорил Лев Николаевич, а первое, что бросается в глаза, – как он говорил. Его, Льва Николаевича, философские произведения на нравственно-религиозные темы, надо полагать, лишены ужасной чепухи и обладают поучительным смыслом. Во всяком случае, когда я был рыбаком океанического лова (советские времена), мы, скрываясь от шторма, зашли в бухту Тассу-Саунд (острова Королевы Шарлотты – Канада), и к нам на ботах подходили канадцы, по происхождению русские. Их родители-духоборы (то есть последователи философского учения Льва Николаевича), избегая притеснений, эмигрировали в Канаду в 1906 году.
Последователи – разумеется, это не шутка. И всё же в оценках Льва Николаевича о Гоголе, о несостоятельности Шекспира и других преобладает гордыня богоборчества, которой была дана оценка нашей Православной церковью и которой в пропагандистских
