морфин, потому что накануне утром я пополнила ее, выдав новую ампулу вместо использованной, и надпись там читалась полностью. Значит никто, кроме Ивана подменить ее не мог.
Слова били как кулаки боксера–тяжеловеса, под дых и в челюсть. В голове все звенело и превращалось в кашу. Летали обрывки слов. В какой-то момент у Ивана зажгло лицо, и слезы потекли сами собой. От этого ему стало особенно стыдно. За что они его? Он ничего не менял! Это нечестно!
Плачущий мужчина на женщин действует отрезвляюще. Они замолчали. Заведующая сделала знак и все, кроме нее, вышли.
– Москва слезам не верит, Иван. Доказать, что именно ты подменил морфин невозможно, раз диспетчер принял у тебя коробку, значит, она и должна отвечать. Но я им верю. А дело, в общем-то, подсудное.
– А мне вы не верите? – кое–как выдавил Иван.
– А тебе нет.
– И что теперь? Я ничего не крал! Честное слово.
– Это ты так говоришь. Теперь у тебя два пути. Или ты уходишь со скорой, или ищи другую подстанцию, где на твои фокусы с наркотиками будут смотреть сквозь пальцы. Мне от тебя ждать очередной свиньи нет никакого желания. Следить за тобой я тоже не хочу. Это унизительно для меня и моих сотрудников. Даю тебе два дня на поиск другого места работы. Ты знаешь, найти повод для увольнения по статье мне не трудно, но к таким мерам прибегать не хочу. Ты еще молодой, может быть, этот случай научит тебя быть серьезнее и отвечать за свои поступки. Бывает, разобьют ампулу – так и говорят честно, акт составили бы и всего проблем. А ты – подлогом занялся.
– Я ничего не подменял, – прошептал Иван и повторил, – Честное слово не было ничего. И коробку я не ронял.
– Меня это не интересует. – Жестко произнесла заведующая, – а словам я не верю уже давно. Только дураки верят «честному слову», нет сейчас ни у кого ни чести, ни совести. Иди. Вот бумага, пиши заявление. Завтра скажешь, куда переводишься.
– У меня сутки, – напомнил Иван.
– На завтра тебе нашли подмену. Занимайся переводом или поиском работы. И чтобы послезавтра твоего духу на подстанции не было!
До машины Иван дошел как в тумане. Он не отвечал на приветствия водителей и медиков. За сиденьем нашел початую бутылку с херши–колой, попил, успокоился. Первая мысль, посетившая мозг, кое-как вышедший из стояния шока, была:
«Ну вот, товарищ полковник, повод для перевода возник сам собой!»
– Первым делом завтра утром я поеду на ту подстанцию и договорюсь о переводе, – произнес Иван, чтобы убедиться, что голос уже не дрожит.
Когда он выехал за ворота и остановился у перекрестка, вторая мысль его окатила словно холодным душем: «Это же был спектакль! Какой я дурак! Но как они все это разыграли?! Я же поверил». Иван припарковался у тротуара и снова попил, чтобы успокоиться. «А раз я поверил, то любой поверит. Ай да полковник!».
Иван теперь был уверен, что вся эта сцена с обвинением была разыграна. И почти
