смотрел на многочисленные корешки. Точно прощался. Забрал с верхней полки одну из папок весьма внушительного размера. Закрыл шкаф. Подошёл к камину. Чиркнул толстой и длинной каминной спичкой. Подождал, когда пламя разгорится. Сел рядом на стул и принялся читать.
Странное это было чтение. Он прочитывал лист, часто исписанный с двух сторон. Несколько секунд смотрел на огонь, точно повторяя про себя только что прочитанное. Неторопливо подносил лист к пламени. Едва бумага вспыхивала, брал следующий документ из папки и достаточно быстро пробегал его глазами. Снова переводил взгляд на огонь, в котором сгорали ровные строчки записей, написанных его ровным, красивым почерком штабного офицера. Снова краткий путь руки с бумагой к пламени. И вот уже новый исписанный лист замирал в руке.
Суровцев уничтожал свои собственные записи и пометки. Впервые в жизни в эти осенние дни он усомнился в свойствах своей памяти. Нет, он по-прежнему легко всё запоминал. Но объем информации был таков, что нечего было и думать запомнить всё без системы. Нужно было еще осмыслить прочитанное и изученное. Сказывались и многолетняя отстранённость от военной профессии, и почти четыре года заключения в советской тюрьме. К тому же с отсрочкой исполнения смертного приговора. А ещё насколько хорошо он усваивал темы военные, настолько тяжело давались ему темы другие…
Прошедшим летом, готовясь к заброске в Финляндию, в лагере для немецких военнопленных он впервые увидел эсэсовцев. Этих высоких, широкоплечих, белокурых молодых людей в чёрной и серой военной униформе было немного. Сначала он готов был считать их за обычных современных немецких гвардейцев. Ничего, казалось бы, особенного. В условиях теперешних войн гвардейский рост и физическая сила не спасают от уничтожения. В прошлой русско-германской войне рослую русскую гвардию практически уничтожили за один четырнадцатый год. Но всё оказалось намного сложнее…
Во-первых, держались эсэсовцы нарочито обособленно. А во-вторых, обычные армейские немецкие офицеры смотрели на них со смешанным чувством страха и брезгливости. Самое странное то, что этих воинов воспринимали как зримое и явное проявление новой немецкой идеологии, о которой, как оказалось, в советской России мало что знали. Но что значили все эти средневековые руны на петлицах? Какими путями перекочевали на нацистские флаги и нарукавные повязки древние свастики? Это было для него непонятно и труднообъяснимо. Интересное дело, в Красной армии были части, в которых нарукавный шеврон имел свастику. В составе войск Юго-Восточного фронта красных была дивизия, состоявшая из калмыков, которая имела почти такой же отличительный знак на рукавах формы.
Он пытался понять логику нацистов: почему, наследуя масонскую символику в обрядах, они, не без оснований, в бедах, постигших Германию в результате Первой мировой войны, столь яростно винят масонов. Борются с масонством как таковым и при этом не отказывают себе в удовольствии
