еле жива. Но говорить могла. И подтвердила первоначальные показания. Дать внятное описание нападавших не могла, только всхлипывала и долдонила:
– Рожи зверские-е-е…
– По фото узнаете? – спросил я.
– Одного узнаю-ю-ю, – протянула она и заплакала.
Врач нас выгнал из палаты со словами:
– Хотите сделать то, что бандиты не доделали, – убить пациента?
В райотделе сделали выборку местных бандитов и антисоветских элементов с фотографиями. Но показать их пострадавшей врач не разрешил:
– Нельзя! Она спит под лекарствами!
– Когда можно?
– Позже!
Зацепок никаких. Чужих в районе не видели. Никто подозрительный по дорогам не рассекал. Получается, бандиты из леса вышли. А леса тут, даром что Центральная часть России, а не тайга, на десятки километров тянутся. Края эти всегда чащами да болотами с лягушками славились.
– Плохо, – отметил я, когда мы с Афанасьевым вечером пили чай с сахаром вприкуску в кабинете начальника райотдела. – Бандитизм – это такая зараза. Если подхватишь – потом долго лечится.
– Точно, – кивнул начальник угрозыска. – Если одна банда завелась, жди новых продолжателей славных традиций русского варначества.
– Кто-то наводку дал. Точный маршрут бандитам был известен. Надо перетряхнуть леспромхоз.
– Уже трясем…
В город моя машина въехала в полдевятого вечера.
– Куда? На работу? – спросил водитель.
– Да подождет эта работа. Давай к Антонине!
Мой верный водитель Саша Платов прекрасно знал, куда это. И только кивнул, поворачивая руль…
Глава 11
Белое липкое марево. Я выныривал из него, чтобы увидеть нависших надо мной небесных ангелов и опять провалиться в липкий кисель.
Моя душа жаждала освобождения от оков ставшего чужим тела. Но никак не могла вырваться из телесного плена. И опять парили надо мной ангелы.
Сколько это продолжалось? Три дня.
Ангелы оказались врачами в белых халатах. А я являлся больным в тифозном бараке.
Это был 1921 год. Крым. Таврическая губерния. В России эпидемия сыпного тифа на фоне голода и разрухи приобретала катастрофические масштабы.
Невидимая смерть косила отчаявшийся народ, как косарь – траву на покосе. И были люди, которые пытались, не думая о себе, встать на пути беды. Среди таковых был и я, сотрудник Губчека, обеспечивавший карантин и вывоз больных. И моя первая жена Полина, сестра милосердия. Мы в числе многих других коммунистов и комсомольцев боролись с распространением болезни. Эта проклятая хворь и нанесла по нам страшный удар.
Я выкарабкался. А вот Полина не смогла. Она стала одной из трех миллионов жертв сыпняка в годы Гражданской войны и разрухи.
Тогда мир для меня стал каким-то картонным и неприятным на вкус. Я жил как автомат,
