без язычка засмеялась.
– Говорят сурьезные люди, и махмутка, и слесарь-паразит, на празднике-то собрании будет выдаваться. Людям будут выдаваться.
– Чего это? – усомнилась жена.
– Новые портреты те же, леденцы-монпасье, карамель-шрапнель и сладкая гуманитарка. А также комплекты надежды и бесплатные талоны на муниципальную уборку чистоты. С супом, – отчеканила Ленка.
Жена расхохоталась и локтем показала на выход.
– Иди, Лена, иди, голову другим пудрить. Леденцы-надежды, гуманитарные портреты.
– Верь не верь, – обиделась Ленка, – а без тебя раздадут, локоть потом ни покусать, ни пососать не проси, не дам, – и пропала куда то вниз.
Жена долго не могла успокоиться, остервенело терла капусту ржавой теркой, долбасила скалкой по чугункам, гремела пустыми крупными банками.
Пользуясь невниманием, чертежник вынул из пакета склянку с маслом и оглядел ее. Гуще подсолнечного, но жиже машинного легко пузырящаяся и сама прыгающая жидкость немного просвечивала и полностью меняла знакомые чертежи веществ. Коробок спичек через нее смахивал на пирог с черникой, а сама спичка на гусеницу-лохматку. На ногте различались розовые очертания бывшей Африки, А старая пуговица разрасталась и улетала в бок склянки неопознанной тарелью. «Врульная жижа», – подумал Петр.
– Дай, немедленно и скорее дай, – и Петр увидел два уголька Настиных глаз, сверкавших из-под натянутого к подбородку одеяла.
Гусев проверил плотность притертой пробки – та не сдвигалась ни так, ни эдак, – «чудно как укупоривают масло», попробовал поцокать об угол – не бьется, не колется, но изможденное создание уже собралось плакать и стонать, и чертежник положил склянку рядом с дочкой. Лицо ребенка затянула улыбка счастья, и ручки заграбастали и унесли добычу под одеяло.
– Не можешь ли ты принести мне нитки и ленточки, а еще цветные обрезки, – совершенно и здраво сказала дочь, и отец, пораженный произнесенным, как молнией, шлепнулся, не попав, на стул.
– Еники-бенеки, Карл у Клары украл, – засмеялась девочка, тонким пальчиком грозя кому-то и разрушая выпученный взгляд Гусева, – не расти трава, не дави дрова…
«Выздоровела», – снарядом выстрелило из Гусева, но девочка утихла и опять забылась на подушке, повторяя во сне обычные «жги, жди, еже, же, не… ла…»
На следующий день, улучив минуту, когда жена, растревоженная Ленкой, отправилась к соседкам предостеречь от походов на «праздник пустого живота и живодерню надежд», Петр, искоса поглядывая на дочку, играющую стеклянной куклой, укутанной в тряпки и ленты, убаюканной и зацелованной до притертой пробки, – направился к пакету и опустошил его, вытянув пухлую папку отчета. Ключики то он давно надежно припрятал в самодельную коробку-морилку, полную свежих тараканов. Дочка, не поворачивая головы, сразу же предложила:
– Что, чти не спеши.
Гусев уселся на край кушетк
