наметили меня, для чего и пригласили на совещание. Я поблагодарил собравшихся за доверие, пообещал, что приложу все усилия, какие во мне есть, но оговорился, что лучше бы было обозначить некоторый испытательный срок. Ведь не всякая овца достойна ловца.
–Да,– посоветовали мне,– тебе сначала надо приглядеться к ситуации, обвыкнуть. Из воды да в полымя не лезь.
Короче, с лёгким портфельчиком я прибыл в Вёшенскую. Шолохову доложили обо мне. Он вышел из флигеля в охотничьих сапогах, в брезентовой ветровке. Наверное, только что вернулся или собирался уходить на рыбалку. Не знаю. Писатель принял меня тепло, душевно. Какое-то время поговорили с ним в беседке. Тут же он дал распоряжение домашним обустроить во флигеле моё жильё-быльё.
Эх, как же хорош, воздух в Вёшенской. Лёгкий ветерок порою дунет на тебя букетом разнотравья, одурманит сразу полынью, чабрецом. Вроде бы ты окунулся в иной мир. А какие ночи там тёмные! Словно тебя полушубком накрыли, Только далёкие ясные звёзды, как отблеск надоедливых городских лампочек, равномерно мигают над тобой, умиротворяя тебя и успокаивая. Хорошо здесь работается. Никто не мешает. Конечно же, Михаил Александрович напишет замечательную книгу. И я, чем смогу, помогу ему в этом.
Утром раненько поднялся, привёл себя в порядок, стал ждать указаний. Михаил Александрович не выходил. Спал ли он, а может, и работал. Ведь многие ночами пишут, утром.
Ближе к восьми часам услышал скрип калитки: какой-то мужчина, полусогнувшись, прошёл и сел в беседке.
–Кто бы это мог быть?– спросил я прислугу
–Прототип Нагульного,– сухо ответила женщина, глянув в окно.– Щас все соберутся,– недовольно подытожила она.– Размётнов придёть, дед Щукарь туда жа. С кнутом. Собаки прохода не дають. А Яков Лукич заявица аж сам друг: брата приведёть.
Да, действительно, вскоре в беседке места пустого надо было уже поискать. Когда среди них появился Михаил Александрович, я не видел, чем– то отвлёкся. Они перебрасывались редкими словами, и тут Яков
Лукич, прищурив левый глаз, проскрипел:
–Разговорчика бы купить. В глотке сушняк полный.
Надо вам заметить, Шолохов никогда не носил кошелька. Деньги держал в карманах брюк. Он выгреб из одного кармана мятую десятку, в том же виде пятерик и трояк. Лёгкого на ногу брата Лукича, как ветром сдуло. Секундная стрелка, наверняка, не успела сделать круг, другой, как он уж тут как тут с «разговорчиком». Ожидавшие явно оживились. И пошло и поехало. Как водится на Руси, дело катилось к поцелуям и естественной фразе: «Ты меня уважаешь?» О Русь святая! Сколько талантов утонуло под громкие поцелуи и такое простое: «Ты меня уважаешь?» Не счесть числа.
Я перед открытым окном ёрзал на табуретке, не находя себе места, в ожидании, когда это кончится.
–Та, не трусь сиди. Нужен будешь, позовуть,– с безразличием высказалась женщина прислуга.
Так продолжалось до вечера. Быстрые
