она взялась за калитку и выжидающе приостановилась.
– Завтра придешь? – спросила Стеша.
– Не знаю, – вяло откликнулся Колька, – может, что мастерить буду, тогда не приду.
– Ну, я пошла…
– Ага…
III
Мать еще не спала. Она сидела в постели, откинувшись на высокие подушки, и что-то читала, далеко отставив книгу.
Колька присел к столу, сдвинул локтем хлебницу, и мягкая, добрая улыбка осветила его лицо.
– Не спишь, маманя? – спросил он участливо.
– Да где там, – положила книгу на колени и вздохнула мать, – на весь свой век, кажись, отоспалась. Ты давно ли приехал?
– В одиннадцать где-то. На танцы ходил.
– Ну! – улыбнулась мать, и добрые, милые морщинки сбежались к уголкам глубоко запавших глаз. – Да как же это ты догадался? Наверное, и Стешу видел?
– А то… Скачет по танцплощадке.
– Коля, я и забыла тебе сказать, – вдруг переполошилась мать, – к нам квартирантку поставили, из студентов. Вот же горе, как я запамятовала. Так тебе, видно, на сеновал перебираться надо. Ну да ничего, переспишь, ночи теплые. Маленькая такая студенточка, шустрая. Настасьей зовут. Ты бы что сготовил поужинать. Придет, небось есть захочет.
– А что сготовить?
– Картошки пожарь, что ли, да капусты соленой из погреба достань. Заодно и сам повечеряешь.
Колька достал картошку, придвинул ведро и погнал тонкую стружку, которая свисала далеко вниз и слегка пружинила. Он чистил картошку и рассказывал матери, Екатерине Павловне, весь прожитый день. И то, как он на разнарядке с Венькой Голубевым из-за сосны сцепился, и как плахи над костром додумался осмолить, и как пламя хотел на дощечку перенести.
Екатерина Павловна слушала, изредка вставляла свои замечания.
– Да он что, Венька-то, сдурел? – удивилась она. – Отец всю жизнь те сосны выращивал, а сын их сгубить решился.
– Так и я ему об этом же.
– Виданное ли дело, сосны в нашем краю…
– Не понимает он. Словно чурбан какой. Пока директор не запретил, все свое молол: «Мои сосны, катись подальше». Вот и попробуй с ним поговори.
– Фу, досада, а не парень, – махнула рукой Екатерина Павловна, – что мастерил, покажешь?
– Сейчас, – Колька охотно пошел в свою мастерскую. Вернувшись, протянул матери дощечку и тут же загремел сковородкой, застучал ящиками стола.
Екатерина Павловна долго присматривалась к работе сына, снимала и вновь надевала очки, хмурила тоненькие брови.
– Плохо видеть стала, Коленька, – наконец сказала она, – никак огонь твой не разгляжу. Или не понимаю я?
– Не получилось у меня, – вздохнул Колька, – тяжело это.
Стукнула калитка. В двери постучали.
– Ну, вот и Настасья пришла, – встрепенулась мать, – поди проведи, а то у нас в сенцах черт ногу сломает без света.
IV
