тебе свою шею, и второе, надо правильно рассчитать силу удара и желательно не промахнуться.
– Не переживай, не промахнусь.
– А сила?
– Будет сила.
Махоркин… Если бы ты знал тогда, как пригодятся мне твои уроки…
Она не промахнулась. Удар в кадык был сильный и точный. Обмякшее тело рухнуло прямо на неё, придавив к земле. Выбраться не представлялось возможным.
«У тебя есть несколько секунд. Пока противник не пришёл в себя – беги!», – диктовал ей из прошлого Махоркин.
Но как бежать? Как выбраться из-под придавившего её тела. Что там в УКК? Кричи!
Это было непросто, набрать в легкие воздух, когда твои пятьдесят прижимает к земле девяносто килограмм чужого веса, очень сложно, но она это сделала – тишину парка разорвало истошное: «Помогите!». Срывая голос до хрипоты она кричала отчаянно, надрывно, и безлюдная тишина разносила этот вопль по всем закоулкам парка, заглушая слабые отзвуки человеческих голосов.
Силы уходили очень быстро, и постепенно крик превратился в шёпот. Отпущенное время закончилось, тело зашевелилось и стало приподыматься. Очнувшись, мужчина издал странный, нечеловеческий, похожий на хриплый визг, звук и снова вцепился в горло своей жертве, сжимая смертельное кольцо.
Где-то там, у озера заскрипел снег, кто-то спешил на помощь.
– Сука! – прохрипел мужчина и ослабил кольцо. – Я тебя ещё найду.
Он быстро поднялся с колен, на миг задержал взгляд на распахнувшейся шубе, из которой выглядывал округлый живот, и с размаху пнул в него ногой. Эта боль стала последней из того, что она почувствовала. Все остальные удары, беспощадные, безжалостные, финальные он наносил уже на безжизненное тело.
Глава четвёртая
На кольце у Соломона было написано: «всё пройдёт…". Эдакое смирись, отдайся времени. А вот Бисмарк на своём кольце выгравировал другое русское слово – «Ничего», смысл которого он долго не мог понять, когда русские его говорили. А говорили они его часто. Понял только потом, когда из саней вывалился, морду расквасил, а ямщик, вытирая его снегом, приговаривал: «Ничего, ничего, барин…". Ещё и по плечу прихлопывал. И понял тогда дипломат Отто фон… как же много-то в этом слове: и поддержка, и надежда, и утешение, и сострадание. Ничего! Прорвёмся!
– Ничего, ничего, – врач со смешной козлиной бородкой похлопал одеяло, едва прикасаясь морщинистой рукой. – Прорвемся! Теперь прорвёмся! – и, ссутулившись, направился к двери.
Там, за дверью его уже ждали оперативники.
– Ну что? – Котов сделал шаг навстречу, – уже можно?
– Нет, ребятки, нельзя. – Доктор посмотрел на Виктора виноватым взглядом.
– Как нельзя? – дёрнулся Ревин. – Вы же сказали…
– Что я сказал? Сказал, что попробую… Ничего не обещал. Она 16 часов пролежала без сознания.
– Елена Аркадьевна сильная женщина, несколько лет сама проработала
