рубить и как вообще пользоваться топорами, Волчий Хвост взобрался на коня, послышался стук копыт удаляющегося коня, а он шел куда глаза глядят, перед глазами расплывалось, а в груди пекло, словно Людота всадил раскаленную полосу для меча. До этого дня про отца почти не помнил, но теперь внезапно ощутил тянущую пустоту, словно из души вырвали нечто важное.
Богатые терема остались далеко за спиной, мимо шли добротные дома кожевников, плотников, горшечников, мукомолов и пекарей, оружейников, наконец, потянулись мазанки и наспех вырытые землянки. Прохладный ночной воздух стал влажным, а звездное небо появилось внизу, только эти звезды подрагивали и качались на волнах темного, как деготь, Днепра. А потом из-за тучки выплыл блистающий полный месяц, яркий, загадочный. Сердце стукнуло чаще, взволнованнее. Он сразу вспомнил, что он не просто Добрыня, а Добрыня Лунный.
До берега оставалось с десяток шагов. Впереди, прямо в том месте, где он должен был пройти, в темной земле появился гнилостно лиловый свет. Он разрастался, словно из глубин темной воды к поверхности поднимался пузырь затхлого воздуха. Застыв, Добрыня увидел, как подземный огонь прорвал землю, не затронув поверхности, встал короной, а в середке, окруженной зубцами синюшного огня, разогнулся гигантский богомол, в рост человека, жуткий, с огромными зазубренными лапами. Зеленые надкрылья казались темно-зелеными, почти черными, а шипы на лапах, боках и голове блестели, как заточенные лезвия коротких ножей.
Треугольная голова с торчащими усиками, похожими на обрубки стальных прутьев, на фоне черного звездного неба казалась самой смертью. В огромных фасеточных глазах Добрыня увидел себя, крохотного, перевернутого, раздробленного на сотни измельченных жалких человечков. Он стиснул губы, страшась, что задрожат. Богомолов с детства боялся и ненавидел, что-то в них страшное и неправильное, в то время как у похожих на них кузнечиков все ладно…
Пасть богомола распахнулась, нечеловеческий голос проскрежетал, словно внутри покрытого хитином тела терлись и крошились камни:
– Ты не послушал… Потерял отца… Моя воля… Моя сила…
Добрыня произнес с дрожью в голосе:
– Ты… это ты? В прошлый раз я говорил с… большой ящерицей.
Богомол проскрипел:
– Мы вольны… В любых личинах. И еще… Даже будь у тебя конь-Ветер, догоню быстрее, чем ты конным – бредущего старика… Куда бы ни… ни скрылся…
Добрыня сделал судорожный вздох. Губы и даже колени начали подрагивать. Но темно, никто из людей не зрит, что неустрашимого Добрыню трясет как лист на ветру.
– Понял, – сказал он как можно ровнее, хотя голос тоже дрожал. – Если брошу коня на жертвенный камень – хорошего коня!.. – отца вернешь?
Он задержал дыхание. Звезды исчезали за головой богомола то справа, то слева. Добрыня знал эту привычку хищников покачиваться из стороны в сторону, так они точнее определяют расстояние для прыжка.
Богомол проскрежетал что-то, Добрыня с трудом различил слова:
– Нет… нет…
– Табун коней?.. Чистокровных
