та, что «лучше знает», поспешно водрузила его на не смевшую перечить им Наиду. Молодая вдова даже не подозревала, какое божественное облегчение испытали родственники, в одночасье избавившись от душевного груза.
Она приняла всю его тяжесть безропотно. Не то чтобы с достоинством – у нее не осталось моральных сил на подобные аристократические излишества; не сказать, что с покаянием, – она его не испытывала. Только лишь с отпечатком осознанной, а потому глубокой обреченности, залегшей в первых морщинах и трагически искривленных синеватых губах. Вот и все свидетельства внутренних ощущений, что явила вдова благородным родственникам своего мужа, безвозвратно ушедшего по неверной дорожке воображения.
Илари, словно живой упрек всему роду Эну, то самое его «гнилое звено», попросту предпочли не замечать. То есть, по сути, ничего не изменилось с самого ее рождения. Вся соль рационализма подводной цивилизации Вига с зеркальной точностью отразилась в отношении семейства Ваумара к его единственному чаду. «Не вижу тебя – следовательно, ты не существуешь», – эта мантра служила им верой и правдой все те пять светооборотов, что Илари «не существовала» под сводами круах.
И до поры до времени этот прием успешно работал.
По счастью, пятилетнее существо, согласно задумке мудрой природы, еще не обладало достаточной смышленостью, чтобы осознать, кем приходится ей скорбящая толпа с посеребренными кожными рисунками, что окружила траурный нолл (спящего?) отца. Она, природа, восполнила недостаток семейного тепла, части которого малышка была лишена, и своими руками укрыла ее от страшной правды.
Так что новоявленные сородичи иронией судьбы оказались для Илари столь же незнакомыми безликими созданиями, каковой являлась для них она сама. Тогда ей все это было неважно. Ее заботило всего несколько вещей: почему обычно жизнерадостная мать вдруг стала такой мрачной и неразговорчивой, почему отец улегся спать в огромную двустворчатую раковину и, самое главное, когда же ее наконец покормят? Ведь она не ела со вчерашнего дня. Мать зачем-то заперлась в комнате отца и не пригласила ее к ужину. «Вот отец проснется, и я сразу пожалуюсь ему!» – с затаенной обидой утешала себя Илари.
Как же могла она тогда знать, что пожаловаться уже некому. Да и безрадостное будущее, недобро выглядывающее из-за черной каймы погребального нолла, еще не могло попасть в фокус зрения девочки. Оно довольствовалось Наидой.
Илари, которую теперь некому стало защищать, хоть она этого еще не осознавала, стала сама себе защитницей. И это положило начало ее новым привычкам. Привычкам новой, сильной Илари. Которые, если она будет им верна, непременно станут ей надежными доспехами.
Они ей очень пригодятся.
Никто из встречной толпы не перехватил прямой взгляд девушки. Эти знатные вига были сосредоточены на чем-то своем. Можно было заметить, что многие из них, как
