веры. Это опять тот же нигилизм личного самолюбия, личной гордыни, личной мысли, только в ином виде»[18]. Н.Н. Страхов, далекий от защиты православия, писал Л.Н. Толстому о своем впечатлении от последнего чтения Соловьева:
«Эта лекция была очень эффектна. С большим жаром он сказал несколько слов против [гнусного][19] догмата о вечных мучениях. Конечно он готов был проповедовать многие другие ереси, но, очевидно, не смел, и выбрал этот догмат для того, чтобы вполне ясно высказаться. Соображая теперь все его лекции, я вижу, что он хотел произвести синтез востока и запада, слить в одну систему атомизм, дарвинизм, пантеизм, христианство и т. д. Дать всему свое место – задача хоть куда, но, во-первых, она не исполнена, а во-вторых, не видишь и тени того оригинального приема, который бы давал надежду, что ее можно исполнить. Божество, первоосновное начало, достигает своего полного осуществления в человеке. Теперь мы находимся в процессе этого осуществления; люди отошли от первоосновы, но должны со временем вернуться к ней, примириться с Богом, то есть стать его полным осуществлением – и будет Бог всяческая во всех (Ап. Павел)[20]. Грех и материя – необходимые условия этого процесса. Выходит пантеизм совершенно похожий на Гегелевский^ только со вторым пришествием впереди. Каббала, гностицизм и мистицизм – внесли тут свою долю. Но все это разлетелось как дым, и ни одной мысли не осталось у меня от всех лекций»[21].
Замечанию Страхова о выборе Соловьевым «догмата о вечных мучениях» из желания «вполне ясно высказаться» стоит доверять, поскольку в эти годы они тесно общались (будучи, помимо прочего, сослуживцами по Ученому комитету Министерства народного просвещения), а Соловьев в это время охвачен стремлением к построению целостной системы, обязанной иметь отнюдь не только теоретические последствия. Следующим этапом в этом развитии станет теократическая утопия, созиданием и утверждением которой Соловьев будет заниматься на протяжении большей части 1880-х годов, но и во второй половине 1870-х он воспринимает свое призвание как пророческое, долженствующее менять мир – причем в близкой, ближайшей исторической перспективе[22].
Впрочем, отметим в заключение данного эпизода, что негативных последствий для Соловьева со стороны властей, кроме цензурных сложностей, о которых далее и которые были сопряжены со всем комплексом изложенных в «Чтении…» идей, его выступление не имело. Он благополучно продолжит служить при Ученом комитете, не очень обремененный работой в нем, в 1880 г. защитит диссертацию, станет приват-доцентом Петербургского университета и приступит к чтению лекций на Высших женских курсах (Бестужевских). Следующий, гораздо более громкий скандал случится в 1881 г., вновь на публичных чтениях, когда после гибели Александра II 1 марта Соловьев обратится к новому государю с призывом не предавать цареубийц смертной казни – впрочем, как и в случае с высказыванием о «гнусном догмате», услышана
Цит. по:
В первоначальной публикации по цензурным соображениям слово заменено восемью точками.
1 Кор. 15:28. Синод, перевод: «Когда же все покорит Ему, тогда и Сам Сын покорится Покорившему все Ему, да будет Бог все во всем».
Переписка Л.Н. Толстого с Н.Н. Страховым. 1870–1894 / Прим, и предисл. Б.Л. Модзалевского. – СПб.: Издание Общества Толстовского Музея, 1914. С. 160–161, письмо от 9 апреля 1878 г., Петербург.
Позволим себе одно небольшое отступление. А.П. Козырев в своей глубокой и до сих пор недооцененной работе о Соловьеве
Однако в опубликованном тексте «Чтений…» Соловьев говорит об этом хоть и кратко, но вполне ясно, а именно в чтении восьмом утверждает: «[…] когда мы говорим о вечности человечества, то implicite разумеем вечность каждой отдельной особи, составляющей человечество»
И следом поясняет, дабы избежать возможной неясности: «Говоря о вечности каждой отдельной особи в указанном смысле, мы, по существу дела, не утверждаем здесь чего-либо совершенно нового, тем более противоречащего признанным религиозным положениям. Христианские богословы и философы, рассуждавшие о происхождении мира, всегда различали между конечным явлением мира в пространстве и времени и вечным существованием идеи мира в Божественной мысли, то есть Логосе, причем должно помнить, что в Боге как вечной реальности идея мира не может быть представляема как нечто отвлеченное, а необходимо представляется как нечто реальное» [Там же].
Более того, отметим, что данный тезис представляется в логике Вл. Соловьева совершенно необходимым – поскольку он утверждает бессмертие индивидуальной души, причем в порядке рациональном, а не в силу божественного произвола (который, с его точки зрения, тождественен отрицанию свободы в мире). Следовательно, если душа индивидуальная бессмертна, то она должна быть вечной – поскольку все, что имеет начало, имеет и конец, утверждая бессмертие после смерти, мы должны, если следуем логике, утверждать бессмертие и до рождения. Более того, поскольку человечество состоит из людей и каждый из них необходим для его полноты [Там же. С. 132], то полнота изначально дана и должна быть восстановлена в конце времен – это же ведет и к отрицанию возможности вечных мук, существования ада в вечности, т. е. к тому, что Соловьев назвал в последней лекции «гнусным догматом», поскольку если его принять, то «полнота», «всеединство» оказываются недостижимыми – ведь началом греха является стремление мировой души к «абсолютной
