у него шея напряглась, глаза округлились. Между нами в костре дымилась рыба. Я так мало рассказывала ему о своей жизни. Да и что рассказывать? Одна жестокость да насмешки за спиной. В то время мать пребывала в особенно скверном настроении. Отец все чаще предпочитал ей шашки, и злобу она изливала на меня. Стоило мне появиться, кривила рот. Цирцея безмозглая, как камень. В земле больше ума, чем у Цирцеи в голове. У Цирцеи волосы свалялись, как собачья шерсть. Если еще раз услышу этот надтреснутый голос!.. Почему из всех наших детей осталась именно она? Никому не нужна больше. Если отец и слышал, то виду не подавал, только молча переставлял шашки. В прежние времена я забилась бы в свою комнату, заливаясь слезами, но с тех пор, как появился Главк, все эти речи были для меня что пчелы без жала.
– Прости, – сказала я. – Глупая шутка, только и всего. Я вовсе с ним не встречалась, хоть и рада бы. Мы ровесники, не беспокойся.
Он не сразу, но обмяк. Шумно выдохнул:
– Ха! Представь только! Если б ты и правда жила тогда!
Он пообедал. Объедки бросил чайкам, потом погнался за ними, взмывающими в небо. Обернувшись, широко улыбнулся мне – его силуэт вырисовывался на фоне серебристых волн, плечи вздымались под хитоном. Сколько бы ни смотрела я впредь, как он разводит костер, о дяде больше не заговаривала.
Однажды лодка появилась поздно. Главк не бросил якорь, просто стоял на палубе с застывшим, мрачным лицом. На щеке его красовался синяк, темный, как штормовое море. Отец побил Главка.
– Ох! – У меня заколотилось сердце. – Тебе нужно передохнуть. Сядь рядом, я принесу воды.
– Нет. – Так резко он со мной еще не говорил. – Не сегодня, и никогда больше. Отец говорит, я бездельник, улов маленький. И мы умрем с голоду из-за меня.
– И все же сядь и позволь тебе помочь.
– Ты не можешь помочь. Сама говорила. У тебя нет никакой силы.
Я смотрела, как он уплывает. А потом, не помня себя, помчалась к деду во дворец. По сводчатым коридорам я бежала на женскую половину, оглашаемую стуком ткацких челноков, звоном браслетов да кубков. Мимо наяд, мимо гостивших здесь дриад и нереид, к дубовому табурету на помосте, где восседала моя бабка.
Тефида – так ее звали, великая питательница всех земных вод, рожденная подобно своему мужу на заре времен самою матерью-землей. Подол ее платья растекался озером, а шею обвивал, словно шарф, водяной змей. На стоявшем перед ней золотом станке растянулось сотканное ею полотно. Лицо у бабки было старое, но не морщинистое. Бесчисленных сыновей и дочерей излила ее утроба, и до сих пор они приводили к Тефиде своих отпрысков для благословения. Я и сама однажды стояла перед ней на коленях. Она коснулась моего лба кончиками нежных пальцев. Добро пожаловать, дитя!
И вот я вновь упала перед ней на колени.
– Я Цирцея, дочь Персеиды. Ты должна мне помочь. Одному смертному очень нужен улов. Я не способна его одарить, но ты способна.
– Он благороден? – спросила бабка.
– От природы. Имуществом беден, зато духом богат и мужеством и сияет как звезда.
– А что этот смертный даст тебе взамен?
– Даст
