-то у клонов нет родителей. Были, конечно, когда-то две клетки – одна под номером 0000такойто и вторая под номером 000какаяразница, но к ним любовью и привязанностью не особо проникнешься.
Поэтому нам однажды придумали программу приёмных родителей, и теперь всякий может уродителить себе клончика. Им-то напряга мало: просто болтать с нами, как время будет, а на нас это благотворно влияет, мы тесты хорошо сдаём. Во всяком случае, тот, кто это придумал, так думает.
Мне исполнилось четырнадцать, когда ко мне приписали моего родителя, и я был весьма скептичен к этой затее. Зато мне дали планшет. По нему мы с родителями переписываемся, но на нём можно было даже фоткать и была пара игр. Игры тупые, но некоторые всё равно просиживали за ними всё своё свободное время вместо того, чтобы болтать с родителями. Выносить из комнаты планшет было нельзя, и он автоматически отключался вместе с отбоем.
В нашей комнате у одного уже был планшет, он его ещё в девять лет получил. Мы тогда постоянно прикалывались над его родителями, отправляли тупые шутки, или кривили уродливые рожи и отсылали фотки с ними. Сосед, конечно, пытался быть и милым с родителями, тем более что ему редкостно повезло: к нему приписались сразу двое – и мама, и папа. Если надоело говорить с одним, можно говорить с другим. Но через полгода он сам надоел им обоим, и они перестали ему писать совсем. Друг теперь только изредка в своём планшете шары кидал и палочки переставлял, да и вообще стал замкнутым.
Мне было велено поговорить с родителем после тестов, родитель будет ждать связи. Даже сказать забыли, мама это или папа, только «сами познакомитесь». После тестов нас всех отпускали на свободное время, и мне не хотелось разговаривать при остальных, они наверняка начнут придуриваться. Поэтому я тайком подошёл к врачам попросить отпустить меня раньше остальных поговорить с родителем. Они согласились и почему-то даже на тестах относились ко мне мягче обычного, и я легко смылся от остальных.
Забравшись с ногами на кровать, я взял планшет, оставленный мной на тумбе. На ощупь он оказался странно прохладным. Благодаря соседу, я уже держал такой в руках и умел с ним управляться, но осознавать сейчас, что это для меня, что я буду говорить со своим родителем, ощущалось чем-то диким. Будто на самом деле я его стащил и притворяюсь. Руки у меня тряслись. Я включил чат, и написал «привет». Синяя полоса с моим текстом выплыла над клавиатурой на экране. Я напряжённо таращился, ожидая такую же полосу ответа, но её всё не было, и я вдруг почувствовал себя стыдно и глупо. Родитель мог и не ответить. Вдруг он уже передумал, или пожалел, или занят своей настоящей семьёй. Или я уже сделал что-то не так и он не ответит.
У нас бывало, что и не отвечали. Врачи просили говорить о таких случаях, и когда родители перестают с нами говорить тоже, но у нас обычно помалкивали. Было слишком стыдно. А то как же – тебе приписывают родителя, а он не хочет с тобой разговаривать. Мой сосед тоже помалкивал.
Но тут в чате возникли три точки, значащие, что родитель тебе пишет, и моё сердце лихорадочно забилось. Возникло «Привет!» и оно пропустило удар. Я стал печатать всякое, что приходило мне в голову, вроде: «А кто ты? Как ты выглядишь? Почему я?» Но тут выпало следующее сообщение: «Как тебя зовут?» – и оторопел. Я и забыл, что родители обычно такое спрашивают. Вот только у нас имён не было. Нас просто разделяли на группы и эта группа получала цвет и номер. Если ты получаешь травму или «результат», как говорили врачи, ты попадаешь в другую группу, и так далее. Ну, может ещё номер комнаты считался, врачи обычно нас по комнатам определяли. Но чаще: «эй, тот третий справа!»
Мы, конечно, давали прозвища друг другу, но лучше было их избегать, потому что они давались по отличиям и всегда были обзывательными, вроде: «Эй, хромоножка!», «Кривонос!»
У одного из нас так однажды родители спросили, он растерялся, и сказал, что его зовут «Стул», родители его теперь только так и называют. Мне так же попасть не хотелось, поэтому я просто обозлился, что написал «Ты придумай!»
Спустя какое-то время мне и вправду напечаталось:
«Элизабет».
«Ты дурак?» – хотелось ответить мне, но вовремя спохватился: не любят родители, когда им такое говорят. И может, там вообще дура, а не дурак. И вместо этого я написал:
«Не хочу я быть Элизабет!»
«Шнипельшнауцер?»
Я подумал, что не пожалею, если назову родителя дураком.
«Нет».
«Нет?»
«Нет».
«Отлично, так тебя зовут Нет!»
Мне захотелось запустить планшетом в стену. Я сидел и кипел от злости, но потом увидел, что родитель продолжает мне писать.
«Нет?
Ну, прости меня, Нет!
Ладно, прости, давай придумаем тебе другое имя?»
