в Израиле), но ментальность имел русскую, не ведая при этом комплекса неполноценности присущего иным репатриантам первого в мире еврейского государства.
Глава третья
Семь кругов ада
Из дневника Уилла Иванова
«В Холоне на улице Синедрион в доме №7 умирал ботаник. Не приведи господь умирать так мучительно и долго, как это было с ним. Агония длилась уже много часов, все это время он был в сознании и очень переживал, что доставляет окружающим столько забот и это во время дикой боли.
Старик жил этажом ниже моей квартиры, и я почти безвылазно находился при нем, пытаясь хоть чем-то облегчить его последние часы. Страдания умирающего усугублялись при мысли о том, что соратники и друзья, дежурившие у его постели, были вынуждены носить после него судно. Но соратники не находили в этом ничего унизительного. Старик был почетный академик Узбекской ССР (в Израиле о нем неоднократно писали в прессе), и они почитали за честь лично возиться с «уткой», запрещая приближаться к его ложу робким сиделкам с лицами ангелов.
Все думали, что кризис наступил во вторник – в два часа ночи, когда несчастный, извиваясь от ужасной боли, кричал на смертном одре, чтобы его отравили. На какое-то мгновение, после очередного приступа, он затих и все подумали: «Это конец». Но боль снова взялась за свое, спустя час, и на сей раз, не отпускала почти сутки. Несчастный кричал, рвал слабыми пальцами простыню и умолял соратников положить конец его мучениям. Соратники, люди интеллигентные, глубоко сочувствовали умирающему, но не знали, как ему помочь. Событие это весьма растянулось во времени, все уже порядком подустали и каждый в уме успел подумать «Ах скорее бы все это кончилось!» Не зная, что предпринять конкретно, каждый из счел своим долгом подойти к старику и сказать нечто вроде:
– Коллега, все будет хорошо, вы еще встанете на ноги, уверяю вас!
– В день страшного суда. – Отвечал больной, который и в такую трудную для себя минуту не утерял чувства юмора.
Когда все средства были перепробованы и ничто более не могло помочь умирающему, я подошел к нему и сказал:
– Дядя Сеня, знаете что, ругайтесь изо всех сил, когда человек ругается, боль немного отпускает.
Старик послушался меня и начал ругаться, но уж очень неумело: нечто вроде «Черт побери!» и еще пару безобидных фраз из лексикона старшеклассниц герцлийской гимназии. Помочь это, естественно, не могло и тогда я, подивившись его неумению в этом нехитром деле, стал мягко втолковывать ему:
– Дядь Сень, надо резче браниться, надо чтобы была отборная брань. – И тут выяснилось, что за всю свою долгую научную жизнь, из-за присущей ему природной деликатности, старик умудрился пройти мимо огромного кладезя нецензурных выражений. Это было удивительно, он не знал ни одного более-менее стоящего ругательства. Если бы я не был знаком с ним
