обращением «тварь» прилегла на брюхо и, метя пыль хвостом, подползла поближе.
– Ну иди, иди сюда, паршивец! Экий ты стал…Кубик!
Пёс подскочил и быстро, но элегантно, без глупых собачьих ужимок взлетел на крыльцо и аккуратно приземлился рядом с большим мужчиной без одной большой задней (на человечьем: «нижней») лапы. Тот потрепал его по холке. У псины хватило мудрости не напрашиваться на бо́льшее. Так он и сидел неподвижно рядом с Риткиным отцом целый час. И даже выражение морды слепил правильное, мужицкое. Только цигарки на зубе не хватало для полной иллюзии посиделок двух бывалых корешков, понимающих друг друга без слов.
На крыльцо присел щенок-приблудыш, приживалка милостью девчачьей. А ровно час спустя встал с крыльца полноправный член стаи (на человечьем: «семьи») пёс Кубик, понимающий толк в солидном мужском молчании. И никаких противоречий не было в собачьей душе между безоглядной, безусловной всепоглощающей любовью к Ритке и тайной любовью-дружбой с пропахшим болезненным потом и дешёвым табаком одноногим мужиком. Ритка пахла счастьем и детством, то есть щенком, и потому была с Кубиком одной крови. Одноногий мужик пах зрелостью, уважением и какой-то опасной тайной, вызывающей и ужас, и восхищение, желание тихо скулить от страха и неизбывную потребность волчьего гена, присущего любой псине, в битве, в долгом ночном одиноком беге, в насыщении свободой.
Кубик верёвки вил из Ритки и уважительно издалека раскланивался с её отцом. Марго-Рита ни в жизнь не поверила бы, что её суровый батя Павел любит потешную дворнягу. А может, и поверила бы, потому что воспринимала в жизни всё как неизбежное. Как факт. Как необходимость – необременительную и не требующую размышлений – скоблить и драить полы, заваривать чай, вынимать занозу из чужого грязного пальца, штопать чудесный фартук главной красавицы класса, стирать Петькины штаны и гладить Светкины блузки. У этой уважительной мужской пёсьей дружбы-любви был только один минус – Кубик перестал бояться больших мужчин без лап. Иные татуировки не стоит сводить никогда.
– Искала? – помрачнев, спросил отец.
– Весь район обегала, – тихо прошипела Ритка, боясь зайтись в истерике. Она не любила истерик. Слишком часто Светка устраивала истерики. Марго-Рита не понимала и боялась истерик. Она считала истерики бессмысленными, не формулируя свои чувства подобным образом. Как ничего не формулируя, всё чувствует собака.
– Понятно! – сдавленно прорычал отец. Именно прорычал, хотя не было в этом рыке ни одной буквы «р».
Через полчаса он вышел из дому, прицепив к культе ненавидимый им протез, причинявший ему немыслимые страдания. Обычно отец ходил с костылями и рядом с уцелевшей длиной ногой болталась подкрученная пустая брючина. Но сейчас надел протез. Протез и свой единственный приличный, ещё довоенный костюм. И, не сказав ни слова, вышел из дому. Ритка смотрела в окно на отцовскую спину. То, что папа вышел куда-то
