Не знаю, как вы, а я уже даже не из-за… Интересно, что у нас выйдет. Представляете, патрон наш басовый ключ отменить предлагает. Я про альтовый даже упоминать боюсь! И все-таки на таких, как он, – пальцем вверх тычет, – вся надежда. Мы-то с вами, Евгений Львович, уходящая натура, согласны? Он про кирпич вас не спрашивал? Нет? Спросит еще. Ладно, бежать пора.
Я к Рафаэлю уже привыкать стал. Зря он только, что деньги, там, не нужны… Как деньги могут быть не нужны?
Ушел он. Говорю Евгению Львовичу:
– Кирпич весит четыре килограмма.
– Вы о чем это? – спрашивает.
Скоро, думаю, узнаете, о чем, Евгений Львович.
– Кофе, – спрашиваю, – желаете?
Смотрит на меня так жалобно.
– Да, – говорит, – спасибо, не откажусь.
Вот и хорошо. Хоть спрошу.
– Мне книжку тут, – говорю, – соседка дала. Дневники Николая Второго.
Он как будто сейчас заплачет.
– Не советую, – говорит, – читать. Расстройство одно. Ездил на велосипеде, убил двух ворон, убил кошку, обедня, молебен, ордена роздал офицерам, завтракал, погулял. Обедал, мама́, потом опять двух ворон убил…
– Вороны, – говорю, – помоечные птицы. Нечего их жалеть.
– Все равно, – говорит, – дворянину, да просто нормальному человеку не пристало ворон стрелять. Особенно в такой исторический момент.
Ладно. Там, наверху только, Евгений Львович, про ворон не надо. Смотрит на меня долго. Да чего с ним? Не может быть, чтоб нормальный человек из-за ворон расстраивался. Видно, Рафаэль его наш достал.
– Не переживайте вы, – говорю. – Он же нерусский. Он же… – слово еще есть – эмигрант.
Евгений Львович к окну подошел, чашку на подоконник поставил, в принципе – нехорошо, пятно останется. Ничего, вытру потом.
– При чем тут, – говорит, – эмигрант – не эмигрант. Мы все, если хотите знать, эмигранты. И я, и вы, и даже патрон ваш. Все, кому тридцать и больше. Иная страна, иные люди. Да и язык. Вот этот ваш, помоложе, как его? Виктор. Вот он – здешний, свой. Крестный ход, вернее, облет Золотого кольца на вертолетах. С губернаторами, хоругвями и всем, что полагается. Я снимки, – говорит, – в газете видел. А мы все… Уезжать надо из этого города куда-нибудь далеко, в глубинку. Там все-таки в меньшей степени наша чужесть заметна.
Ничего я не понял. Чувствую, что-то не то сказал. Хотя я ж ничего плохого не имел в виду. Чего он так? А это бывает, что и не определишь. Может, допустим, мать его помирает. У меня когда мать померла, я вообще никакой был.
Так и живем. Я и к Рафаэлю привык, и с Евгением Львовичем иной раз переговорить получается. Уроков, наверное, десять патрон у них взял. А в последний раз, верней, в предпоследний, у нас не очень хороший разговор, к сожалению, вышел.
Началось вроде, как всегда. Спускается Рафаэль от патрона, потягивается, будто кот. Прижился. Улыбается Евгению Львовичу:
– Ох,
