Мрачные фантазии громоздились одна на другую, я населяла окружающие меня сейчас предметы зловещим смыслом, совершенно им не присущим.
Ну почему, например, при взгляде на большое блюдо с китайским пейзажем, висящее на стене, мне померещилось, как на этом самом блюде две толстенькие дамочки, в одной из которых я без труда узнала Ирину Тимофеевну, несут голову Барышникова, не успевшего даже переодеться?
Наверное, все это из-за исчезновения Марины Овсянниковой, решила я. А сама Марина в это время сидит себе спокойно, играет «Хорошо темперированный клавир» Баха и даже не подозревает, что мы разыскиваем в квартире Барышникова ее останки!
Наконец на пороге появился наш хозяин, обряженный почти в смокинг, с радостной улыбкой на свежем и вымытом лице.
– Теперь можно и познакомиться, – обольстительно улыбнулся он мне. – А то раньше я производил на вас, барышня, отталкивающее впечатление, не так ли?
Я не сказала бы, что сейчас он произвел на меня притягательное впечатление, но сдержала порыв легкого хамства и вежливо кивнула, на всякий случай соглашаясь с любым его утверждением. Кстати, это хороший способ заставить человека разговориться до такой степени, что он невольно начнет открывать свои тайны, сам этого не замечая.
Люди ведь в основном только тем и занимаются, что ведут пространные беседы с собой, и стоит найтись человеку, согласному выслушать их, они от радости теряют над собой контроль.
Главное – во всем с ними соглашаться!
– Ну и замечательно, – развеселился Барышников. – Меня зовут Николай Васильич, как Гоголя… В этом прямое указание на мою гениальность!
Он громко захохотал над собственной шуткой. Я робко улыбнулась, пытаясь сделать мою улыбку искренней. Ничего у меня из этой затеи не получилось, потому что Барышников перестал смеяться, хмыкнул и спросил:
– А Сережа рассказал вам о специфике моего творчества?
– Да, конечно, – кивнула я.
Не знаю, чему он обрадовался больше – тому, что не надо обучать меня тонкостям воровского арго, или тому, что я согласна нести пиитическую ахинею.
– Оч-чень хорошо, – пропел он, потирая руки.
Он протянул мне свою повелительную длань и проговорил:
– Позволите?
Я немного опешила.
Что, собственно, я должна была ему позволить? Неужели он начнет «обольщаться» моей красотой при Аристове?
Дело-то в том, что Николай Васильевич не-Гоголь смотрел на меня недвусмысленным взглядом, да еще и начал странно подмигивать, так игриво, что по моей спине побежали мурашки.
– Ну? – пошевелил он пальцами.
Я уставилась на эти толстые пальцы в рыжих кудрявых волосках в таком шоке, что и сказать ничего не могла. Со страхом подняв на него глаза, я встретила требовательный взгляд небольших буравчиков и пролепетала:
– Что… вы имеете в виду?
– Я? – удивленно переспросил он, не сводя с меня пристального взгляда. –
