ему!». Относительно гвардии – грязная ложь, уверен Иван. Уверен так, словно сам один из оклеветанных преторианцев. Тех, у кого нет права без прямого императорского приказа арестовать вероломного великого князя, а есть только право бессильно скрежетать зубами да заступать в никчемные – накануне дворцового переворота, проклятье! – караулы. Да после напиваться до потери памяти и ждать, ждать, ждать короткой и неумолимой, словно удар стилета, команды: «Вяжи!». А император то в бреду, то в беспамятстве. А полковник все колеблется, –трус! трус! –не смея преступить Устав Преторианской гвардии. А лейтенанты на глазах сатанеют, и уже остро и опасно пахнет от них горячим мускусом близкого кровопролития. Большого кровопролития, страшного. И верный способ не допустить бойни существует только один. Один-единственный. Пролить кровь малую. Великокняжескую.
«…уже своим считал ты императорский венец», –сбивчиво шепчет Иван, шагая сквозь туман к городу несколько минут спустя после взрыва. На руках у него – недвижимое тело, затянутое в черную кожу. Иван спешит. Раненого нужно спасти во что бы то ни стало. Иван продолжает шептать, хоть и понимает превосходно, что великий князь Платон Ромас его не слышит: «Но императорская власть – не призовой кубок, который может выиграть всякий, у кого достанет честолюбия, проворства и везения. Она дается свыше, и тебе ведомо это лучше, чем кому-либо другому. Вот почему ты так люто боялся и тех, кто безмолвствовал, и тех, кто глухо и недовольно ворчал. А пуще всего – тех, кто настойчиво подталкивал тебя к этому шагу. Вот почему ты не доверял никому, вот почему сам отправился за Младенцем-Первенцем. Тайком, под прикрытием глухого предрассветного “часа совы”. Да и себя ты тоже боял…»
На полуслове Иван спотыкается, семенит, пытаясь сохранить равновесие, но – прах преисподней! – нога подворачивается, и он падает. Лицом вперед. Чудом успевает извернуться, и вот уже земля жестоко бьет его в лопатки и в затылок. В животе с явственным звуком что-то рвется. Черное тело накрывает его сверху. Несостоявшийся государь (безногий на троне – абсурд; калекам внутри Пределов место одно – на острове Покоя и Призрения) по-птичьи вскрикивает. Ввысь взлетает его костистый, грозящий неведомо кому кулак…
В настоящее имяхранитель вернулся с гудящей головой и сразу же взахлеб закашлялся: ему показалось, будто рот и глотку заполнила хлынувшая изнутри пузырящаяся кровь.
Наваждение отступило не скоро. Он утер рот платком.
Голуби, потеряв к странному человеку интерес, разбрелись по двору. Их волновали только крошки. Случайность? Единственной случайностью, которая могла как-нибудь всколыхнуть сытое бескрылое существование голубей, стало бы неожиданное возникновение в окрестностях приблудного кота-чужака. Всем аринским кошкам, появившимся на свет под хозяйским присмотром, на третьей неделе существования вживлялся «стопник». Почти такой же, какой полагается перасским фехтовальщикам. Охотиться несчастные зверьки
