дня Ахмад сидел за занавеской на женской половине, три дня жена и дочь Джалад-хана не замечали постороннего. Только Гульзарин время от времени подсовывала под занавеску пиалу с водой и черствую лепешку. Ахмад за эти дни совсем потух: глаза потускнели, усы обвисли, могучие плечи обмякли, а руки стали словно плети. Нет для пуштуна большего унижения, нежели презрение женщины! Ахмад испил эту чашу до дна.
И вот настал третий, последний, день жизни Ахмада. По крайней мере, он в этом ни секунды не сомневался. «Ну что ж, смерть – так смерть, – решил Ахмад. – Надо встретить ее достойно». С утра он тщательно побрился, закрутил усы, привел в порядок одежду и замер в своем углу.
– Иди. Зовут, – бросила на ходу Гульзарин.
Гнева в ее голосе уже не было. Чуткое ухо уловило бы в нем нечто вроде жалости и сострадания.
– Прощай, Гульзарин, – нарочито бодро улыбнулся Ахмад. – Не держи на меня зла. Поверь, я не хотел причинить горя вашей семье. Спасибо за хлеб и воду.
И тут делано бодрая улыбка Ахмада стала такой виновато-нежной и беспомощно-открытой, что Гульзарин не выдержала и запахнула шаль по самую макушку.
– Никогда не думал, – склонив голову, тихо закончил Ахмад, – что хлеб из рук девушки во сто крат вкуснее, чем даже из рук матери.
Ахмад вышел во двор и… обмер. Сотни полторы людей сидели на коврах, ели плов, шурпу и пили чай.
– А вот и мой гость, – представил его почерневший от горя Джелад-хан.
Мангалы тут же отложили еду и недобрыми глазами впились в Ахмада.
– Этот человек из племени зази, – продолжал Джелад-хан. – Он попросил у меня убежища, и я впустил его в свой дом.
– Но ты не знал, что он убийца твоего сына! – раздался чей-то гневный голос.
– Не знал. А если бы знал, то убил бы его на пороге своего дома.
– Смерть ему! Смерть! – кричали молодые мангалы.
Старики молчали. Они чувствовали, что Джелад-хан задумал что-то необычное. Но что?
– Я не спал три ночи, – поднял руку Джелад-хан. – Я просил у Аллаха разрешения забыть закон гостеприимства, я ждал какого-нибудь знака, подтверждающего это разрешение. И не дождался! Аллах мудр, он знает, что нельзя менять законы только потому, что они кому-то неугодны или доставляют лишние хлопоты. И тогда я решил…
Джелад-хан сглотнул воздух. Протянул пиалу. Ему плеснули чаю.
– И тогда я решил…
Джелад-хан никак не мог произнести то, что выстрадал долгими ночами. Он понимал, принятое решение настолько чудовищно, что соплеменники его не поймут и осудят. Но Джелад-хан был вождем мужественных и благородных мангалов, поэтому в глубине души он надеялся, что присущее пуштунам здравомыслие возьмет верх.
– Я стар, – продолжал Джелад-хан. – Сына у меня не стало. А дочь – она и есть дочь, рано или поздно уйдет в другой дом. Значит, мой род прервется. И тогда я решил выдать Гульзарин за этого зази. Нет сына, так пусть будет зять! – выпалил
