Кольша! Живой!
– Живой. – Красивое лицо юноши скривилось. – Только ранен малость – вон, в руку. Вовремя ты явился, Афонька… А ну-тко… помоги…
Пошатываясь, раненый поднялся на ноги и, оглядев усыпанную мертвыми телами поляну, застонал:
– О, святая София! Проклятые тевтонцы!
– Тевтонцы? – переспросил отрок. – А я же их видел – едва разминулся. Человек сорок отряд, и ехали вроде как в сторону Пскова.
– Не, не в Псков – просто к озеру, а там до Дерпта – на ладье.
– Я вначале думал: они это на службу…
– На службу? – Кольша скорбно покачал головой. – Не-ет, сволочам этим денег не надобно – вон, и возы наши не тронули. Не за добром явилися – за поражение свое мстят!
– Ты думаешь?
– Уверен… Сам посмотри.
Афоня оглянулся и вдруг увидал бегущую на поляну фигуру, в которой узнал тихого и невзрачного обозного паренька из простых – то ли возчика, то ли шорника, то ли просто слугу «на подхвате».
– Ого! – проследив за его взглядом, воскликнул Кольша. – Это ж Микита, челядин наш, раб! Э-эй, Микитка-а-а! Давай сюда-а-а-а!
Как и следовало ожидать, Микитка был испуган до дрожи и заикания:
– А я это… за водой, да-а… А они… Я смотрю – тут… Бух, бух… мечами, стрелами… Эвон, из ольшаника налетели… Язм в папоротниках схоронился, ага… Господи-и-и-и… что ж нам теперь делать-то?
– Не знаю!!! Не знаю, не знаю, не знаю!
Кольша, несмотря на весь свой гонор, тоже недалеко ушел от раба, разве что говорил более-менее связно, да вот только предложить ничего не смог, и, видя такое дело, Афоня взял ситуацию в свои руки – а что еще оставалось-то? Хоть кому-то – да надо. Почему ж не ему?
– Сперва похороним всех, – подумав, распорядился отрок. – Лопаты в телегах есть, давайте могилы копать. Потом крестики сладим, помолимся… А уж потом – поедем домой. Обоз-то цел!
– С ума сошел! – отмахнулся Кольша. – Вот так вот и поедем? Втроем?
– До озера доберемся, а там людишек наймем. – Афоня даже как-то сразу повзрослел, чувствуя нежданно-негаданно свалившуюся ему на голову ответственность, которую – отрок это хорошо видел – больше не был готов разделить никто: ни новгородский приказчик Кольша, ни – уж тем более – Микитка-раб.
О челядине тоже, кстати, следовало подумать.
– Ты чей раб, Микита? Дядюшкин?
– Его…
– Дядюшка Семен Игнатьич, упокой его, господи, вдовец… думаю, ты и не раб боле!
– Как это не раб? – вскинулся Кольша.
– Не раб! – твердо повторил Афоня. – Дядюшка – вдовец, и ныне хозяина тебе, Микита, нету.
– Что ж мне – в изгои, что ль? – Челядин в ужасе округлил глаза. – Скитаться? Совсем пропасть?
– Почему в изгои? – рассудительно промолвил Афоня. – Я так думаю, в рядовичи мы тебя в Новгороде поверстаем…
