все время, пока полковник вел с боевиками переговоры. Если бы боевики захотели вытащить его из машины, то пришлось бы выламывать руль, в который он вцепился, а возможно, еще и сиденье с дверью.
Расспрашивать его – бесполезно. Все равно будет молчать, как еретик на приеме у инквизиторов, но не из-за того, что стойкий такой и не выдает никаких секретов, хоть пытай его испанским сапогом или дыбой, – просто он сам ничего не знает, а то, что боевики, обступившие в селе его машину, носят бороды, одеты в камуфляжную форму, да вооружены в основном «калашниками» – так это и без него все знали. Зато, когда вернется домой, станет заливать в три ручья о своих похождениях. Медаль будет показывать. Медаль-то ему точно дадут.
– Как думаешь, капитан, чего полковнику добиться удалось? Что бандюги автоматы покидают, руки подымут и сдаваться побегут? – спросил Луцкий.
– Не думаю.
– Я тоже. Но уж больно он весел. Вроде известие о присвоении очередного звания получить не мог. Да и откуда он об этом узнал бы? Боевики ему не скажут, а болтать с ними – дело малоприятное. Даже совсем неприятное. После таких разговоров обычно все белыми становятся, прямо как эскимосы, которые ни разу в жизни не загорали и греются только в холодильнике.
– Узнаем скоро…
Слухи действительно стали разноситься очень быстро, как будто из штаба шла утечка информации и кто-то, подслушав, что докладывают генералу, немедленно распространял по лагерю эти сведения. Первоисточник – известен, но отделить зерна от плевел, то бишь правду от вымысла, мог пока только полковник, да еще генерал.
Полковник еще не вышел из штаба, а все уже знали, что ему удалось уговорить боевиков отпустить из села мирных жителей. Столь благородный поступок объяснялся просто. Лабазан Егеев родился в этом селе, и ему не хотелось, чтобы родственники и люди, которых он знал с детства, погибли. Переговоры шли как по маслу, и полковнику казалось, что командир боевиков рад тому, что федералы не стали сразу штурмовать село, и он теперь может избавиться от женщин и детей. Сам же он сдаваться не желал ни при каких условиях, твердо решив, что примет свой последний бой в селе, на окраине которого похоронены его предки, а чтобы его похороны прошли с грандиозной помпой и о них узнали по всему миру, он привел с собой весь отряд. Эти будут драться до последнего.
Сложный он выбрал способ самоубийства. Куда как легче ритуальным ножичком вскрыть себе живот – не так красиво, как подрывать себя гранатой или пускать пулю в висок, но не менее действенно, а если при этом он хочет еще и получить удовольствие, то лучшего метода, чем забраться в ванну, наполненную теплой водой, и вскрыть себе вены, по своей простоте и не придумаешь. Но нет – он хочет уйти из жизни под аккомпанемент взрывов и перестрелок.
Более того, где-то в селе устроился радист, который, не зная ни сна, ни покоя, беспрерывно засорял эфир призывами прийти в село и разделить участь тех, кто там уже находится. Может, откликнутся? Ведь
