петух и курица и разбежались, вздрогнув перьями.
Что это было? Конечно, что там говорить, настало время легкого, необременительного для обоих партнеров секса. В сущности, это лучше, чем «умри, но не дай». Во всяком случае, честнее по отношению к себе самой. Но одновременно и гадко. Чем-то мы все-таки отличаемся от кошек и куриц, зачем-то нам нужны слова… Господи, да их же с Арсеном было навалом, чего-чего, а слов было даже больше, чем цветов. Словесный понос был неукротим.
Это было эффект сладкого после соленого. Они с Никитой так давно «замолчали друг на друга»… Без ссор, без выяснений – типа «включу, выключу». «У тебя шесть уроков?» – «Еще дополнительные». – «Я приду раньше. У меня домашняя редактура». – «Пока». – «Пока». Считалось, крепкая семья. Как же было не вскочить между этими односложными словами девочке-нимфеточке? Самое место и время сбора урожая на заброшенной ниве.
Одним словом.
Не в Арсене дело. Он тоже просто пошустрил на рыбьем безмолвии.
– Так, значит, не потеря любовника – потеря мужа оказалась для вас основным ударом?
– Да нет, – отвечает Марина. – Нельзя говорить так и только так. Я бы справилась, если б сама могла разложить все по полочкам.
«Сука, – думает Элизабет. – Сама не можешь, а врача надо пнуть».
Марина думает: после той «ангины» она больше всего боялась звонка от Арсена. «Меня бы добила словесная вязь». Ложь-факт и ложь-слово, в общем, не одно и то же. Факт лжи можно принять, оттолкнуть, можно простить. Ложь в слове, получается, страшнее. Буквочки острее пронзают, более того, въедаются в тебя. На факт можно закрыть глаза. На сволочь-слово не закроешь. Оно пускает в тебе корни, оно – как раковая клетка, выскальзывающая целехонькой из-под ножа, чтобы, ухмыльнувшись, раздвоиться, расстроиться до полного твоего убийства.
Марина ни под какой пыткой не расскажет о своей попытке выйти из состояния женщины, от которой уходят как бы без сожалений. Взять Никиту. Он много раз потом заходил, подбирая оставшееся барахло. Именно барахло. Стала бы она, к примеру, возвращаться за керамической чашкой со сколом у загубья. Из-за скола он держал чашку левой рукой, чтобы избежать прикосновенья. Так пришел же за ней! Вернулся за родимой! Завернул в трусы, которые вырыл из бывшего своего ящика. В нем осталась всякая рвань, но он пришел перебирать ее руками. Потому, что у Марины уже был Арсен, не возникло ни раздражения, ни презрения. Никита был таким, каким был всегда. Нимфеточка не прибавила ему новых запахов и красок. Когда он рылся в ящике, у Марины даже возникло ощущение, что никуда он не уходил, что он тут живет, вот сейчас потянется, хрустнет костями, может, даже и пукнет. Свой в доску в своем дому.
– И где растут такие гидроцефалы? – спросил он, кивая на ромашки величиной с подсолнух.
– Это подарок любовника, – ответила она с вызовом ему, чашке со сколом, трусикам с вытянутой резинкой.
– А! – ответил он, и ничего больше.
Будто слово «любовник»
