отца с политическими ссыльными, хотя и была убеждена, что он и дедушка никогда ничего худого им не сделает. Сами ведь были ссыльными когда-то. Тем более она не имела никакого представления о партии, о большевиках. Поля хорошо знала по рассказам отца его жизненный путь, знала, как он попал сюда, в Нарымский край, и догадывалась, что среди невольников, обитающих в самых далеких и почти недоступных уголках этой, как говорили люди, проклятой богом земли, немало его друзей.
У Горбякова дико болела голова от перепоя и суеты последних дней. Он с трудом приподнялся, ожесточенно, обеими ладонями, растирая заросшее смолево-черным, с легкой проседью волосом крупное лицо. Натягивая сапоги, он попросил дочь рассказать обо всем по порядку.
Поля еще раз повторила все сначала – о приезде стражников, о погоне за беглецом по берегам Парабельской протоки, о встрече с ним на курье.
– Наверняка какой-нибудь уголовник, бандюк драпака дал! – выслушав дочь, сказал Горбяков, про себя подумав: «Если б побежал кто-то из наших, меня обязательно бы предупредили…»
Поля хотя и не разбиралась в тонкостях политики, но разница между уголовным преступником и политическим ссыльным была ей понятна.
– Да что ты говоришь, папаня! – вскрикнула она. – Я же собственными ушами слышала, как урядник возвестил о побеге «наиважнейшего государственного преступника». С чего это обычного бандюка он стал бы так возносить?!
Горбяков пригладил взъерошенные волосы, посопел, прихватывая мундштук белыми зубами. «Могло случиться и так – предупредить меня не успели. А могло случиться и того хуже – связь не сработала», – подумал он.
– Это верно, Поля! Все может быть. И кто б он ни был, этот человек, ты правильно сделала, что отвела от него беду. Пересидит в землянке – уйдет.
– Нет, не уйдет! Я велела, ждать моего сигнала, – твердо сказала Поля. – А потом сам посуди: куда он уйдет? На Оби рекостав. Дорог нету. Ни проехать, ни пройти. А у него, видать, при себе только мешок с бельишком.
Горбяков вытащил из карманчика пиджака расческу, подошел к зеркалу, принялся расчесывать свалявшуюся бороду. «Ну, какой же чудак этот беглец! Бросился в путь в самую трудную пору. Либо отчаянная головушка, либо от незнания местных условий», – думал Горбяков, всматриваясь в свое помятое лицо с припухлостями под глазами.
– Ну, ты беги, Поля… к себе домой. Чтоб не подумали о тебе чего-нибудь плохого, – с некоторым усилием сказал Горбяков. Ему все еще не верилось, что дочь откололась от него, откололась навсегда, променяв родительский кров, под которым родилась и выросла, на дом чужого дяди. «Любовь… ничего не попишешь. Я-то сам разве не так же поступил? Приехал по неволе, а остался по собственному желанию. И все она, любовь, этакие трюки выкидывает». Выход Поли замуж за сына купчика не радовал Горбякова. Немного утешало, правда, ее намерение вырвать Никифора из отцовского дома. А дочь настойчива, упорна, уж коли что захочет, тому быть.
Когда
