почему я это сделала, дед чуть не убил меня, когда узнал, а потом его самого едва не хватил инфаркт. Дело в том, что серебряный медальон, который я носила, был чем-то вроде реликвии. Когда мне было лет пять, мой старший брат умер… и медальон, который носил он, перевесили мне на шею. Не знаю, в чем там был смысл… помню только, как дед бормотал что-то про чистую душу, которая хранит сокровище лучше всех печатей. Так или иначе, это был довольно большой серебряный кругляк, покрытый совершенно непонятными мне буквами. Снимать его было строжайше запрещено, показывать кому-либо – тоже.
Бабушка помедлила, отпила травяной чай, и Мири с тревогой заметила, что рука у нее уже не так тверда, как прежде, – чашка неловко звякнула о блюдце. Девушка закусила губы, но перебить бабушку не посмела и слушала дальше.
– И вот, когда я поняла, что мы с Клаусом больше не увидимся, я сняла свой медальон и отдала ему. Не знаю, почему. Может, хотела сделать ему подарок на память… А может, избавиться от ярма, которое чувствовала на шее.
И вдруг он отдал мне свой – аккуратный маленький золотой кружок. Я надела его на шею, и словно так и должно было быть – он не мешался и не раздражал меня, как тот, старый.
Клаус и его дядя уехали из Праги и навсегда пропали из моей жизни. Я прятала золотой медальон, подарок Клауса, довольно долго, изворачиваясь и так и эдак, чтобы никто не заметил подмену. Но как-то мать вошла, а я мылась… Сама понимаешь, с ванными тогда было не очень, все больше корыто использовали… Короче, мать завопила так, что я чуть не утонула в том корыте. Потом меня, кое-как одев, потащили к деду. Тот был уже одной ногой в могиле, видел плохо, но тут и слепой бы понял разницу. Он грозил мне проклятием всего еврейского народа и много чем еще. Спросил, куда я дела медальон. Я молчала. Честно говоря, они так меня напугали, что у меня случилось что-то вроде нервного расстройства: я не могла ни плакать, ни говорить.
– Бабуля, бедненькая моя! – Мири вскочила с дивана, где до этого полулежала, уютно свернувшись клубочком, и села на ковер у ног бабушки, положив голову ей на колени:
– Ведь ты ребенком еще была, хотели бы хранить свои сокровища, присматривали бы за ними сами!
Бабушка улыбнулась, гладя внучку по темным и непослушным волосам.
– Тогда время было другое, детка. Так, как нынче, с детьми никто не носился… берегли, но все равно мы были вроде как взрослые, только поменьше.
– А что было потом? – история уже захватила Мири, и хотелось узнать продолжение.
Бабушка продолжала рассказывать, и девушка живо представила себе, как в доме начался форменный содом: в тесной полуподвальной комнате полно народу, все бестолково мечутся, пытаясь привести в чувство хрипящего на кровати старика. Душно, кто-то несет воду, кто-то лекарство, кто-то кричит, что надо врача. Худенькая девочка с лихорадочно блестящими глазами, сухими губами и неестественно неподвижным лицом сидит в углу на лавке, обхватив себя за плечи и покачиваясь из стороны в сторону. Черные,
