ни разу не удалось прийти на встречу первой. Однажды она попыталась объяснить подруге, что во Франции принято из вежливости приходить минут на пятнадцать позже, но сдалась, столкнувшись с неподдельным изумлением. Сандрине запомнился документальный фильм о японках, сортирующих жемчуг восемь часов подряд. Эти напряженные черные глаза, точные, словно линзы микроскопа, навсегда впечатались в ее память. И еще выражение на лицах работниц – оцепенение, сосредоточенность, усиленные разрезом глаз, этим монгольским прищуром, который порой напоминает косоглазие.
При одной только мысли, что можно опаздывать из вежливости, лицо Наоко приняло точно такое же выражение.
Сандрина пересекла авеню Матиньон на красный свет, вынуждая машины судорожно тормозить перед самым ее носом. Гудков она не слышала, продолжая вполголоса ругаться. Чего ради Наоко вздумалось так измываться над ней? Час простоять в пробках, чтобы наспех пообедать… Но, кроме себя, винить некого: она сама же и выбрала этот ресторан. К тому же занятия возобновятся только в три.
Добравшись до ресторана, Сандрина оправила одежду, перевела дыхание и переступила порог. Она страшно потела – один из побочных эффектов лечения. В зале она тут же увидела Наоко. Помимо красоты, в японке было что-то обескураживающее: какая-то неистребимая свежесть, рядом с которой все портреты рекламных красоток смахивали на старые потрепанные афиши.
Иногда Наоко давала Сандрине что-нибудь из японской косметики, в основном с надписью «бихаку», что можно приблизительно перевести как «бледная красота». Наоко и представляла собой законченное воплощение этой самой «бихаку». Она выглядела так, словно питалась одним рисом, запивая его молоком и водой «Эвиан». Но это впечатление было обманчивым: Наоко ела за троих и знала наперечет все парижские кондитерские. Из вредности Сандрина иногда пыталась представить себе ее через тридцать лет, но все без толку. Цвет лица Наоко ослеплял как солнце – заглянуть дальше не получалось.
– Прости, что опоздала, – выпалила Сандрина, переводя дух.
Наоко ответила улыбкой, означавшей «как всегда». Но также и «ничего страшного». Сандрина положила сумку на стул и села. Сняв плащ, она ощутила себя окруженной облаком собственных испарений. Еще одно последствие химиотерапии: чуть что, она начинала задыхаться, к горлу подкатывала тошнота.
– Ты заглянула в меню? По слухам, это один из лучших японских ресторанов в Париже.
Наоко скептически поморщилась.
– Что? – сказала Сандрина с притворным испугом. – Они не японцы?
– Корейцы.
– Черт. А я прочла статью в «Эль»…
– Проехали.
Это стало у них вечной темой для шуток. Год за годом Сандрина из кожи вон лезла, стараясь найти для Наоко очередной японский ресторан. И через раз оказывалось, что его владельцы – китайцы или корейцы.
Она раскрыла меню. Не стоит расстраиваться из-за пустяков, уж лучше сполна насладиться стадией ремиссии. Вот уже неделя,
