интенсивной терапии мамы с папой не было – двери во все палаты были открыты, не спрячешься. А в отделении какой-то там хирургии с цифиркой «один» меня чуть не застукали. Медсестра что-то писала за столом в холле, делившем коридор пополам, и не обратила внимания на то, как важно я прошел мимо, глядя перед собой. Но вдруг высунулась и окликнула:
– Мальчик, ты к кому?
Я, почти не вздрогнув, оторвался от всматривания в щель очередной двери и пошел будто к медсестре, а на самом деле мимо нее. И лишь когда понял, что теперь точно убегу, спросил:
– А Измайлов здесь лежит?
– А тебе зачем?
Я хмыкнул и направился к выходу на лестницу. И остановился. Медсестра сказала:
– Куда поскакал-то? Здесь братец твой.
Я развернулся к ней и, пока разворачивался, дважды облился ужасом – сперва оттого, что я, выходит, постарел так, что отцу в братья гожусь, а потом – от того, что с папкой сделалось, коли его за брата моего принимают.
– Иди уж, он в двенадцатой палате, и мать ваша как раз там.
Медсестра показала в конец коридора, до которого я не дошел из-за нее как раз. Я пошел, почти побежал, гоня неуютность от фразы про мать – было в ней что-то неправильное. Но что с этих медиков возьмешь-то. Не прогнала – и ладно. Ну и я молодец – быстро как нашел.
Перед дверью я остановился, перевел дыхание, даже пригладил волосы, растянул морду в улыбке пошире и вошел.
Давно я так не пугался.
То есть я последнее время только и делал, что пугался, но тут страх упал как шкаф, быстро, неожиданно и прямо на стеклянные двери, чтобы вдребезги.
Палата была побольше моей. Шесть кроватей: две пустые, на двух, в противоположных углах, спали – на одной старик с бритой головой, на другой молодой дядька с татуировкой в виде острых щупалец на плече. Человек на ближайшей ко мне койке, очевидно, тоже спал, натянув простыню на голову. Рядом с кроватью, стоявшей под окном, сидела темноволосая женщина в белом халате. Она медленно гладила по голове того, кто лежал на кровати и мне виден не был.
Я стоял, вцепившись в ручку двери и пакет с курткой, и лицо у меня немело от улыбки и ужаса. Волосы были не такими. И спина не такой.
Женщина обернулась ко мне. Ей было лет пятьдесят, и она не была моей мамой.
Я зыркнул по сторонам и попятился. И тут, слава богу, ближайшая койка скрипнула, простыня сползла с белобрысой кудлатой головы, и парень, приподнявшись на локте, сипло спросил:
– Пацан, ищешь кого?
– Измайлова, – выдавил я.
– Я Измайлов.
– Нет, – выдохнул я с облегчением.
Парень посмотрел на женщину и с усмешкой сказал:
– Да.
Я закивал и вышел. И поскорее пошел к лестнице.
– Ты чего разбегался? – спросила медсестра. – Там все в порядке?
Я
