ладно. Все равно шпион из тебя никудышный, – пробурчал Фенолио и, покачиваясь, побрел обратно к кровати. – Признайся, тебе куда больше нравится ухаживать за стеклянными девушками на улице белошвеек. Не воображай, что я этого не знаю!
Он со стоном растянулся на соломенном тюфяке и уставился на пустые гнезда фей под потолком. Можно ли представить существо более жалкое, чем писатель, разучившийся писать? И худшую судьбу, чем смотреть, как другой ворует твои слова и размалевывает созданный тобой мир безвкусными яркими мазками? И ни тебе покоев в замке, ни сундука с роскошной одеждой, ни породистого коня для придворного поэта – опять мансарда Минервы, и больше ничего. Чудо, что она снова пустила его к себе – сочинителя, чьи песни способствовали тому, что у нее нет больше мужа, а у ее детей – отца. Да, вся Омбра знала, какую роль сыграл Фенолио в походе Козимо. Удивительно, что Минерва до сих пор не стащила его с тюфяка и не отколотила хорошенько. Видимо, женщины Омбры так заняты тем, чтобы выжить и прокормить детей, что им не до мести. «А куда ж ты теперь еще денешься? – только и сказала Минерва, когда он снова постучался в ее дверь. – В замке поэты больше не нужны. Там теперь поют песни Свистуна». И разумеется, она оказалась права. Зяблику нравились песни Среброносого. А порой он и сам рифмовал пару неуклюжих строк о своих охотничьих подвигах.
Оставалась Виоланта. Она, к счастью, иногда посылала за Фенолио. И конечно, не подозревала о том, что стихи, которые он ей приносит, украдены у поэтов другого мира. Но много платить она не могла. Дочь Змееглава была беднее, чем придворные дамы нового наместника. Поэтому Фенолио приходилось подрабатывать писцом на рынке. По этому поводу Розенкварц рассказывал всем, кто желал его слушать, как низко пал его хозяин. Но не обращать же внимание на писк этого прозрачного болвана! Пусть себе болтает! И пусть каждый вечер с требовательным видом кладет на письменный стол чистый лист пергамента – Фенолио навсегда отрекся от слов. Он не напишет больше ни единого – кроме тех, что крал у других, да еще сухого, безжизненного вздора, из которого состоят завещания, договоры купли-продажи и прочая ерунда. Время живых слов для него прошло. Они оказались коварными убийцами, кровожадными чернильно-черными чудовищами, приносящими одни несчастья. Больше он ни за что не станет им помогать. Стоило ему пройтись по опустелым улицам Омбры – и целой фляги вина не хватало, чтобы залить тоску, отнимавшую у него всякое желание жить с тех пор, как погибло войско Козимо.
Безусые юнцы и дряхлые старики, калеки и нищие да изредка бродячие торговцы, еще не прослышавшие о том, что в Омбре и медным грошом не разживешься, или жирные купцы, проворачивавшие дела с кровососами из замка – только их и встретишь теперь на прежде оживленных улицах Омбры. Женщины с опухшими от слез глазами, дети-безотцовщина, мужчины с той стороны леса, рассчитывавшие найти здесь молодую вдову или оставшуюся без хозяина мастерскую, и – солдаты. Да, солдат в Омбре было более чем достаточно. Они брали себе все, чего душа пожелает, – день за днем, ночь за ночью. Ни один дом не был от них в безопасности. Официально это называлось
