звонок. Девушка встала, взяла его за руку, вытянула, смеясь, со стула, и они направились в зал.
Места у них были разные. Они стояли в проходе, выжидая, когда все рассядутся. Она держала его за руку и не выпускала. А ему опять стало несносно. Он, как ему казалось, изрешеченный взглядами всего зала, все порывался сесть на свое место: все равно, мол, свободных мест не будет, – а представить, что ему придется кого-то просить пересесть и при этом все станут разглядывать друг друга, было страшно. Но она удерживала его, люди рассаживались, а они стояли в проходе.
Им удалось сесть вместе, когда погас свет. Вернее, ей. Она сразу же забрала его руку. Был какой-то журнал про китайские вазы. Очень много китайских ваз. Он чувствовал себя наконец спокойно, почти хорошо. Потому что они не стояли больше в проходе, было темно и никто не мог его, Бобышева, видеть. Ему, в общем, было приятно, как она обращалась с ним в темноте. И вазы ему нравились.
– Правда, красивая? – сказала она.
– Правда.
– Ты бы хотел иметь такую дома? – сказала она.
– За такую вазу можно жизнь не работать… – сказал он внезапно для себя и, пока говорил, уже испытывал противность, но выговорил до конца. Такого он за собой не любил: говорить чужие слова, в тон. Но тут и она сказала кое-что для равновесия:
– А как ты относишься к абстрактной живописи?
Он несколько обалдел. Посмотрел искоса.
– Ничего отношусь, – сказал он. Боже, подумал он, ведь до чего дошли… Что же это за жуткий опыт такой она приобрела, что со мной про абстрактную живопись заговаривает?..
– У меня был один знакомый… – сказала она и пожала ему руку.
Теперь его больше всего мучило, что после журнала их сгонят с места и опять начнется то же, и они будут торчать в проходе. Только бы без перерыва, думал он. Тогда не сгонят. Только бы не зажигали свет. Иногда не зажигают.
Журнал кончился, свет зажегся, и их согнали.
– Придется идти на свои места, – сказал он.
– Пойдем, – сказала она. И повела его за руку к своему месту.
Все места рядом были заняты.
– Ну вот, видишь, только одно, – сказал он.
– Мы сядем на одно, – сказала девушка. И она действительно села и подвинулась, освобождая часть стула. Она тянула его за руку, а у нее были соседи слева и справа. Они смотрели, и хуже Бобышеву не бывало.
– Нет, – сказал он, – так я не сяду.
– Ты хорошо поместишься, – сказала она.
– Нет, – сказал он, – так нельзя.
Свет погас.
– Садись же… – громко прошептала девушка. Парень рядом встал. «Скандал начинается», – уже равнодушно подумал Бобышев.
– Садитесь на мое, – сказал парень. – А я сяду на ваше.
Они обменялись билетами, и хороший парень ушел.
Бобышеву снова полегчало. Снова стало почти хорошо. На экране начиналась вся та клоунада в греческих одеждах, которую и следовало ожидать. Востроносая
