явно не романтические идеи: романтики на Марсе быстро становятся практиками, циниками или трупами, а вот я – опять мимо всего. Иногда я сам себя ужасно раздражал, так как приходил к выводу, что я – никто. В меру прагматизма, в меру раздолбайства, в меру цинизма (это я так себя утешал). На кой хрен я лазаю под пули? Не хотелось быть «крутым самцом» или просто мясником: Закон Пустыни раздражал меня своей бесчеловечностью, хоть и понятно было, что в этих условиях в нем много правильных понятий…
В общем, ни рыба ни мясо, а ухо дяди Тараса, как говаривал один Охотник, правда, не обо мне, слава богу: у меня хватало мозгов играть по правилам тусовки, чтобы не возникало лишних вопросов. В рейде я был аккуратным и расчетливым Охотником, в кабаке – остроумным прожигателем жизни, который не прочь поволочиться за симпатичной девицей; с теми, кому доверяю, старался быть искренним товарищем, при дележке добычи не становился альтруистом, но и хапугой тоже. Мне казалось иногда, что и самого-то меня не существует, а есть только набор шизофренически расщепленных личностей, чемоданчик с универсальным набором «дэнов» для любых видов работ… Странный… да… это еще мягко сказано…
Но кличку, конечно, я придумал себе не сам (самопальные клички, типа как у Джо – «Вим», – редко приживались) и «Странным» меня назвали на Марсе далеко не сразу: сперва меня называли Стебанутым, или «земное недоразумение», а иногда даже Папуас из Елизея[3]. В лучшем случае – просто Дэн. Я был зеленый новичок, не вписывающийся в привычные марсианские нормы. А потом, когда я приобрел хоть какой-то авторитет среди Охотников, старший клана Беркутов, который любил со мной поболтать вечерами о жизни на Земле и вообще о всяких абстрактных вещах, частенько повторял: «Ох и странный же ты мужик, Дэн, ох и странный…» Особенно когда я объявил о своем желании отправиться в кругосветный рейд…
А когда у меня получилось в первый раз, случайно, отогнать глюк, все стали приставать с расспросами, как это у меня вышло, а я ничего внятного ответить не смог. Зауважали, но стали как-то сторониться. Вот и приклеилось…
А Ирина – она меня чувствует, как никто, она сверкнула в моих глазах чем-то таким, что я ищу, чем-то близким и нужным… К слову сказать, она и сама странноватая… даже для меня… Эх… я сильно сомневаюсь, что на Марсе такие чувства уместны при эдакой кутерьме, да и вряд ли в моем лице и с моим образом жизни она обретет гигантское счастье, усыпанное бриллиантами и атомными батарейками…
Ногу внезапно кольнула острая боль: какой-то красномордый черт, проезжая мимо на телеге, запряженной двумя пегими свиноконями, размахнулся дать им кнута и задел меня по ноге локтем. В глазах пошли красные круги, а дыхание перехватило. Горожанин даже не обернулся, звонко щелкнув хлыстом лоснящиеся бока своих кривоногих боровов.
«Чтобы у тебя юварки гнездо на башке свили!» – сквозь зубы прошипел я тихо.
Да что я, в самом деле?! Еду, развлекаю себя какими-то дерьмовыми детскими
Папуас из Елизея, Елизейский Паренек – в такой пренебрежительной форме называют кланы и племена, живущие на Марсе в северной части плато Элизий, рядом с дикими землями Утопии на параллели Тропика Рака. Это область более низких широт, тогда как основная масса марсианских поселений находится в более теплых и благоприятных районах. Жители этих мест отличаются ярко выраженной ксенофобией, более дикими, почти первобытными законами и нравами. Сторонятся обжитых мест, крайне мало участвуют в меновой торговле, даже в конфликтах с остальными колонистами замечены очень редко. Бытует распространенное мнение, что это потомки каких-то биологических экспериментов, и юварки являются их отдаленными сородичами, хоть и пошедшими по пути мутации. Некоторые предполагают, что эти районы являются частью бывшей колонии для уголовных преступников, которые утратили связь с внешним миром на протяжении нескольких поколений. В обиходе имеет значение «дикарь», «человек, не приспособленный к нормальному социальному взаимодействию», иногда – «умственно отсталый».
