грека Ямблиха об ученике Пифагора скифе Абарисе, являвшемся жителем Гипербореи. Тут скифы и гипербореи отождествляются однозначно.
Версия о тождестве гипербореев и скифов (ее отстаивал и Геродот) маловероятна, вернее, маловероятно наличие в античное время такого народа, как гипербореи. Действительно, вряд ли тогда могли жить люди, не ведающие печали и не подверженные смерти от старости, а ведь именно такими качествами наделяли гипербореев античные авторы. Качества эти больше подходят жителям Золотого века, которые разные традиции считали временем изначального могущества, близкого к райскому. Описывая чудесную жизнь гипербореев, их воздушные полеты и медные дожди, эллины определенным образом преодолевали тоску по человеческому совершенству, утерянному «во время оно», приписывая это совершенство якобы реально существующему северному народу. А вот то, что с этим народом теснее всего связывали именно скифов, – весьма показательно. Покровителем гипербореев был солнечный Аполлон, которого славяне знали как Даждьбога – при этом русичи именовали себя «даждьбоговыми внуками». И вот очередное, потрясающее «совпадение» – именно Аполлон покровительствовал Энею, и не кого иного, как Аполлона, объявил своим патроном римский император Август, от рода которого вели свое происхождение Рюриковичи. «Гиперборейско-скифская» тема перекочевала и в ромейскую традицию. Так, позднеантичный автор Фемистий (4 в.) писал:
«Мы заселяем среднее пространство между арктическим поясом, близким к северному полюсу, и летним тропическим, причем скифы-русь и другие гиперборейские народы живут ближе к арктическому поясу…». Что же до отождествления скифов и русов, то оно было общим местом. Византийские авторы – Иоанн Зонара (12 в.), Иоанн Скилица (11–12 вв.), Георгий Кедрин (11–12 вв.) и др. называют русов скифами и тавроскифами.
В послемонгольской русской традиции заметно было и некоторое предубеждение в отношении предков-скифов, которые стали восприниматься как некий чуждый и даже враждебный народ. Отчасти это было обусловлено неким цивилизационным разрывом между киевским и московским периодом. «По мере становления российской государственности и в связи с татаро-монгольским нашествием скифское начало как кочевое было осмыслено как чуждое и враждебное, – пишет И.Л. Бражников. – В скифах, вслед за авторитетными толкованиями Священного Писания, видели один из апокалиптических народов, угрожающих праведному царству. Таково, например, употребление слова «скифы» у Филофея Псковского в XVI столетии» («Великая Скуфь» и «дикие скифы»). А позднее русская традиция подверглась существенной вестернизации, что сказалось и на отношении к скифам. «Возвращение скифской темы происходит в начале Нового времени, когда политические и культурные связи между Россией и Западом становятся интенсивнее, – сообщает И.Л. Бражников. – В этот период в целом господствовало представление о скифе как о «варваре», «дикаре», восходящее к античной традиции… Еще Вольтер, описывая Россию XVIII в. в своей «Истории
